— Знаете, я только что читал хвалебную оценку де Врие деятельности Лютера Бербанка, и мне кажется, что Дик в мире домашних животных играет такую же роль, как Бербанк в растительном мире. Вы с ним творите жизнь, как бы своими руками лепите новые, полезные и прекрасные формы.

Паола, успевшая к этому времени овладеть собой, рассмеялась.

— Боюсь, — непринужденно продолжал Грэхем, — что, когда я вижу, что вами достигнуто, мне остается только оплакивать даром истраченную жизнь. Почему же я ничего не создавал? Я очень вам завидую.

— Мы действительно ответственны за рождение множества живых существ, — сказала она, — дух замирает от одной мысли об этой ответственности.

— У вас тут действительно все так и дышит плодовитостью, — улыбнулся Грэхем. — Цветение никогда и нигде раньше не производило на меня такого впечатления. Здесь все преуспевает и множится.

— Ах, вот что! — вдруг воскликнула Паола, как бы вспомнив что-то. — Я покажу вам моих золотых рыбок, я ведь их также развожу и тоже с коммерческой целью. Я снабжаю торговцев Сан-Франциско редчайшими видами и даже отправляю в Нью-Йорк; я самым серьезным образом зарабатываю деньги и хочу сказать, что получаю доход. Это видно из книг Дика, а он аккуратный бухгалтер. Вы у него не найдете ни молоточка, не внесенного в инвентарь, ни подковы, не указанной в книге расходов. Вот почему у него так много бухгалтеров! У нас дошли до того, что стоимость рабочего часа ломовой лошади вычислена с точностью до одной тысячной цента.

— Вернемся к вашим золотым рыбкам, — напомнил Грэхем, раздраженный постоянным упоминанием о Дике.

— Так вот, Дик заставляет своих бухгалтеров с такой же точностью контролировать и мои операции с золотыми рыбками. Мой счет учитывает каждый рабочий час, использованный на них в доме или в имении, вплоть до почтовых марок и письменных принадлежностей. Я плачу проценты за помещение, он берет с меня даже за воду, как будто я квартиронаниматель, а он городская водопроводная компания. При этом мне все же начисляется до десяти процентов прибыли, а иногда и до тридцати, но Дик смеется и утверждает, что если вычесть содержание управляющего, то окажется, что я зарабатываю очень мало, если не работаю в убыток, потому что на такую маленькую прибыль мне не нанять дельного управляющего. И все же, благодаря именно таким методам, Дик преуспевает в своих предприятиях. Он никогда ничего не начинает, не уяснив заранее до малейшей детали, что именно он желает получить, разве только, когда он задумает просто провести эксперимент.

— Да, он действует только наверняка.

— Я никогда не видела человека, столь уверенного в себе, — с жаром подхватила Паола, — и никогда не знала человека, действительно имевшего на это такое право, как он. Я его хорошо знаю. Он гений, но не в обычном смысле слова: он уравновешен и нормален, что несовместимо с гениальностью. Такие люди встречаются реже, и они выше гениев. Я думаю, что Авраам Линкольн был человеком такого типа.

— Должен признаться, что не совсем улавливаю вашу мысль, — сказал Грэхем.

— Ну, я, конечно, не хочу сказать, что Дик так же велик, как Линкольн, — торопливо продолжала она. — Дик, конечно, чудесный человек, но не в этом дело. Они схожи своей уравновешенностью, нормальностью, отсутствием блеска. Возьмите меня, я — то, что принято называть гением. Я никогда не знаю, как и почему у меня выходит то, что я делаю. Так я создаю эффекты в музыке, так же и ныряю. Хоть убейте, а я не объясню, как я ныряю, как делаю мертвую петлю, а Дик, наоборот, никогда ничего не делает, если заранее не знает, как ему за это взяться. Он все делает обдуманно и спокойно. Он вообще чудо, но никогда и ни в чем он не совершал ничего чудесного, выдающегося. Я-то его знаю. Ни в одном виде спорта он не установил рекорда, ни разу не был чемпионом. Но и посредственностью он также никогда не был. Такой он во всем. Он — точно цепь, все звенья которой выкованы совершенно одинаково, нет ни более массивного кольца, ни более слабого.

— Боюсь, что я похож на вас, — сказал Грэхем. — Я тоже — существо более обыденное, менее крупное в том, что вы называете гением. Я тоже при случае загораюсь и способен на многое такое, о чем никогда и не думал. И не считаю ниже своего достоинства склониться перед тайной.

— Дик ненавидит тайну. Ему недостаточно знать — «как». Он всегда пытается понять и «почему». В тайне он видит вызов. Она действует на него, как красный лоскут на быка. Так его и тянет сорвать все покровы, вырвать сердце у тайны, узнать — «как» и «почему», чтобы тайны больше не существовало, чтобы тайна стала фактом, подлежащим обобщению и научно доказываемым.

В назревавшем положении многое было сокрыто от самих трех действующих лиц. Грэхем не знал, с какими отчаянными усилиями Паола пытается не отрываться от мужа, занятого по горло тысячей планов и проектов и все реже появлявшегося среди гостей. К завтраку он выходил, но потом снова возвращался к себе и редко участвовал в прогулках. Правда, Паола знала, что он получает множество длинных шифрованных телеграмм из Мексики и что дела на рудниках осложнились. Она видела многих агентов и представителей иностранного капитала в Мексике, которые часто неожиданно приезжали для совещания с Диком. Он жаловался, что они отнимают у него самые драгоценные часы, но не объяснял, по каким именно делам они приезжают.

— Как бы мне хотелось, чтобы ты не был так занят, — вздохнула она как-то утром, сидя у него на коленях, когда ей удалось ровно в одиннадцать часов застать его одного.

Правда, он не был совсем свободен: из-за нее бросил диктовать письмо на диктофон, а вздохнула она из-за осторожного покашливания Бонбрайта, уже входившего с новой пачкой телеграмм.

— Поедем с тобой сегодня днем одни, бросим всю компанию, я буду править Дадди и Фадди, — взмолилась она.

Он покачал головой и улыбнулся.