Я описал все так тщательно для того, чтобы у вас не создалось впечатление, что дорога, проходившая возле нашего лагеря, изменяла природную среду или привносила какие-либо признаки цивилизации. Вот уж этого не скажешь: даже местные охотники порой оказывались не в состоянии отличить дорогу от любого другого просвета между деревь­ями. Вдобавок деревья растут быстро, а африканцы не отличаются страстью к перемене мест.

Мы разбили лагерь возле дороги: ведь пока она не совсем заросла, мы могли пользоваться ею для проникнове­ния в непроходимую чащу леса, куда почти невозможно было пробраться. Дорога была полезна и тем, что через эту узкую щель в пологе леса нам удавалось рассмотреть небо, и мы могли узнать, пасмурный или ясный день, ветрено или тихо. По этой «трассе» мы и путешествовали, вооруженные ружьями и биноклями, жаркими вечерами — время нам подс­казывали часы, а не дневной свет, который всегда напоми­нал вечные сумерки.

На третий день после нашего прибытия все снаряжение уже было разложено по местам аккуратно, как на корабле, а вокруг центра, где располагались общий очаг и кухня, таинственным образом уже выросли домики из крытых листвой каркасов. Осторожно неся ружье, я перешагивал с корня на корень, с валуна на валун, в голове у меня вертелись воспоминания об осмотре четырехсот ловушек и опасения, что наша палатка рано или поздно свалится нам на голову.

Внезапно я остановился как вкопанный, услышав некий звук — готов был показать под присягой, что он означает бунт моего собственного желудка против той неописуемой смеси, которую в него запихнули во время ленча. Слегка смущенный, я стоял, ожидая повторения неподобающего звука. И оно последовало незамедлительно, только откуда-то из зарослей слева от дороги. Небольшой концерт, разра­зившийся вокруг, пока я молча стоял среди зарослей, превзошел самые дикие фантазии. Но стоило мне шевель­нуться, как многоголосая перекличка таинственно оборва­лась. И так повторялось несколько раз. Я уже стал сомне­ваться: может быть, меня просто обманывает слух — в лесу полно непонятных отзвуков и таинственных вздохов, с ними-то я прекрасно знаком. Но когда я в очередной раз остановился на дне оврага, где трубные сигналы из чрева почти оглушали, меня охватило сильнейшее желание увидеть виртуозов, достигших подобного совершенства исполнения. Каждый раз, когда я делал шаг, чтобы заглянуть под кусты, звук мгновенно обрывался, чтобы затем возобновиться с еще большей силой. Я был заинтригован и раздосадован и кончил тем, что уселся на корточки среди корней в ожидании, пока мои мучители покажутся на глаза.

А так как показываться они не собирались, а только все теснее смыкали ряды по обе стороны тропы, я почувствовал себя неуютно, и у меня созрел план дальнейших действий. Пользуясь методом, которым я овладел еще в школе и применял с отменным успехом в самых труднодоступных уголках Востока, я присоединился к хору — неуверенно и негромко, но со всевозрастающим энтузиазмом. Это привело к результатам, превзошедшим мои самые смелые надежды, хотя в данном случае лучше сказать — опасения. Мои лесные незнакомцы, дружно аккомпанируя мне, придвинулись еще ближе, — как мне казалось, ближе некуда, иначе они уже рискуют вывалиться из-под прикрытия зарослей.

Положение становилось опасным: если судить по силе звука, сравнивая его с тем же звуком в человеческом исполнении, загадочные существа могли быть не просто крупными, а раза в два больше слона. Я принялся лихора­дочно перебирать в уме весь животный мир Западной Африки, мысленно роясь в своих зоологических познаниях. Подходящих кандидатов не находилось, разве что шимпанзе или кабаны, но шимпанзе сейчас сидят на деревьях, а кабаны, несомненно, дали бы знать о своем присутствии более открыто и честно. Любопытство мое разгоралось, но росли и опасения.

Спустя несколько секунд любопытство начисто улетучи­лось, как ни стыдно признаваться в этом профессиональному зоологу. Откуда ни возьмись передо мной возникла грозная образина: словно закутанная в серую шаль, она буравила меня злобными глазками из-под нависших нахмуренных надбровий. Она (или он) и я одновременно прекратили утробные рулады, и оба сказали от неожиданности «ух», да так дружно, что меня разобрал неудержимый смех. Но и смех мгновенно замер на устах, как только я в своей зоологиче­ской викторине наткнулся на ответ. Я и не подозревал, что дрилы (Papio leucophaeus), хотя они и родственники пави­анов, разгуливают такими многочисленными рыгающими от­рядами.

Я уже встречал павианов, и, хотя я очень интересовался их поведением и был не прочь вернуться в лагерь с отличным трофеем вроде того, что мирно восседал напротив меня, я все же помнил, что в их присутствии осторожность — высшее проявление мужества. Поэтому я встал и намеревал­ся удалиться, воображая, что выхожу из-за чайного стола в каком-нибудь аббатстве — хотя в жизни не пил чаю ни в каких аббатствах. Однако это непритязательное движение вызвало явный взрыв возмущения — вокруг меня раздалось пренеприятное сварливое фырканье. Старая леди (или джентльмен) напротив меня также поднялась, только на четвереньки, так что ее (или его) задняя половина оказалась на виду. В это время года обезьяний зад был ярко-розовым, и я ни к селу ни к городу вспомнил, что Гомер называл зарю «розоперстая Эос».

Эта демонстрация привела к потрясающим результатам. Кусты со всех сторон раздвинулись, и передо мной явился удивительный набор «братьев наших меньших», начиная с самца — тут уж сомневаться не приходилось — устрашающих размеров и до обезьяньих младенцев с бледными, плоскими личиками, нимало не напоминающими черные, вытянутые, как у собак, морды их «предков» и повелителей. Двигались они неторопливо, словно рассаживаясь по местам перед боксерским матчем; они болтали и похрюкивали, точь-в-точь как любая толпа двуногих любителей развлечений, предвку­шающая интересное зрелище.

Пока все рассаживались по местам, я потихоньку отсту­пал, пятясь по тропе, и пытался сообразить, какие у обезьян правила, когда дело доходит до драки. Джентльмен-тяжеловес, как видно, был назначен привратником. Он трусцой зашел мне в тыл и загородил тропу, утвердившись на трех валунах: по одному под каждой ногой, а на один он оперся узловатыми руками. Все это было очень неприятно, и я с трепетом ожидал продолжения программы. Но обезьяны сидели и перехрюкивапись — очевидно, следующий ход пре­доставлялся мне.