Мы с Джорджем переглянулись и усмехнулись, даже встали и обменялись торжественным рукопожатием — небольшой ритуал, который мы себе позволяли, когда жизнь нам приносила внезапные дары. Вся наша экспедиция сво­бодно вздохнула, все вдруг почувствовали себя мальчишка­ми, которых выпустили из кабинета директора после основа­тельной взбучки: самое страшное осталось позади. Мы вовсе не связывали это с беднягой Герцогом — видит бог, он ни в чем не провинился, но нам приходилось нянчить его не покладая рук, и вдобавок мы оказались почти на две недели безвыходно прикованными к лагерю, и все это настолько удручало нас, что, расставшись с Герцогом, как это ни было печально, мы почувствовали облегчение.

Вскоре весь отряд уже карабкался по узкой тропинке, вьющейся вверх по склону над долиной. Это был всеобщий Исход — с нами отправилась даже домашняя прислуга, а маленькая глинобитная хижина, служившая нам жильем, была оставлена на произвол Иби, предводителя нашей маленькой армии носильщиков-намчи, для генеральной убор­ки. Вождь прислал нескольких женщин из деревни Тинта залатать кое-какие дыры в стенах, возникшие в результате слишком резких перестановок мебели и невидимой для глаз, но кипучей деятельности «белых муравьев».

Солнце сияло на безоблачном небе, когда мы нырнули в настоящий лес дремучих трав высотой в два человеческих роста. Люди затерялись в нем, как жучки; мы слышали, как остальные где-то копошатся, и могли окликнуть друг друга, но чувствовали себя отрезанными от всего мира.

Когда мы взобрались футов на тысячу вверх и деревня и наш домик показались нам условными значками на крупно­масштабной карте, вдруг кто-то дико заорал. Я тоже заво­пил, требуя объяснения; в ответ мне прокричали: «Змея!» Столпившись вокруг Эмере, мы увидели, что он расправляет­ся с желто-черным пресмыкающимся. После этого мы шли более осторожно и видели еще нескольких змей, но вскоре вышли на уступ, где начиналась обыкновенная трава по пояс высотой. Теперь мы были в глубине нагорий; куда ни глянь, повсюду глаз встречал одно и то же: травы, бескрайнее море трав, простирающееся во все стороны. Густым войлоком они облегали мягко округленные холмы и долины.

Я окликнул других, и мы, рассредоточившись, стали подниматься цепью по длинному пологому склону. Вскоре из травы впереди нас выскочили несколько мелких антилоп и понеслись, взлетая над высокой травой в длинных прыж­ках — то влево то вправо. Я так и не понял, то ли это ду­керы (Cephalophus rufilatus) в несколько несвойственной им среде обитания, то ли невиданный дотоле вид газелей, но животные, безусловно, напоминали дукеров по размерам и окраске — яркой, красновато-оранжевой, с белоснежным брюшком.

Поднявшись на самый верх склона, мы оказались на плато, где были разбросаны небольшие купы деревьев словно в саду. Такая уж это диковинная местность: деревья растут выше пояса трав, хотя, согласно законам природы, им положено находиться ниже. Кое-кто утверждает, что травы выросли на месте выгоревших лесов. Возможно, причина — в отсутствии почв, которым из-за крутизны склонов не на чем держаться. Когда мы проходили этим горным садом, нас застала врасплох большая стая обезьян; животные учинили дикий переполох и бросились удирать во все стороны; бежали они точь-в-точь как собаки.

Мы смогли их узнать: длинные, примерно одинаковой длины лапы, песчано-рыжая шерсть. Это были мартышки-гусары (Erythrocebus patas), довольно обычный вид для безлесных мест.

У нас была ручная обезьянка Санга этой породы. Малень­кий весельчак много месяцев жил у нас и вел себя совершенно так же, как любая собака. Когда его привязыва­ли, он большую часть времени посвящал своеобразному танцу на месте, время от времени сопровождая его протяж­ными, щебечущими, тоненькими трелями. Вначале он наги­бался вперед, натягивая веревку, которая была обвязана вокруг пояса и была достаточно коротка, чтобы поддержи­вать его. Потом он принимался хлопать ладошками попере­менно то о землю, то в воздухе, аккуратно складывая их вместе. Задние лапы оставались на земле. Когда же его спускали, он носился галопом по всему лагерю, приостанав­ливаясь только затем, чтобы изловить кузнечика или кобыл­ку или громадным прыжком взлететь прямехонько на стол, за которым мы работали, — не раз он приземлялся среди наших драгоценных экспонатов, разлетавшихся куда попало. В дороге его поручали Омези, и обезьянка трусила с ним рядом на поводке, как благовоспитанная собачонка.

Когда болтовня и перекличка обезьян замерли вдали, до нас донеслись более близкие звуки. И вскоре мы вышли к стаду совсем других обезьян. Серебристо-серого цвета, с белой оторочкой вокруг лица, все они, как одна, увидев нас, взобрались на деревья, не выпуская из рук мелкие корешки, накопанные в рыхлой почве. Это были обычные для Африки зеленые мартышки (Cercopithecus aethiops), которые пере­полняют клетки в зоопарках, вытесняя почти всех остальных. Они довольно выносливы и с легкостью приспосабливаются к климату других стран.

Обезьянки оказались настолько смелыми, что нам уда­лось подойти к некоторым из них совсем близко — на расстояние нескольких футов — и отснять приличный мет­раж. Треск кинокамеры скорее завораживал их, чем пугал: на крупных планах видно, как они с необыкновенно озада­ченным выражением на лицах наклоняют головы то в одну то в другую сторону.

За полосой «садов» лежала небольшая лощинка среди крохотного ровного плато. После завтрака на траве я взял ружье и пошел на разведку в лощинку. Когда я вступил на болотистую почву, что-то неожиданно прыгнуло передо мной в высокой траве; разведя стебли, я увидел поднимавшиеся из густой зелени две очаровательные головки с лирообразно изогнутыми рогами и громадными лучистыми глазами. Они показались на миг, а затем беззвучно скрылись, лишь трава колыхалась на их пути. Я пробрался обратно и приказал всем окружить маленькое болото. Хотя мы двигались быстро, а кругом была более или менее открытая местность, живот­ные как сквозь землю провалились.