Землеройка достигает в длину двух футов и на первый взгляд напоминает самую обыкновенную выдру. Тело ее покрыто коротким, густым, блестящим мехом, зато хвост, сжатый с боков, как у головастика, почти голый, с редкими,, очень короткими волосками. Эти волоски незаметны на глаз, . и только когда проведешь рукой от кончика хвоста к туловищу, чувствуешь на ощупь, что гладишь «против шер­сти». Голова сверху сплюснута точь-в-точь как у налима или акулы, и точно так же рот оказывается смещенным в нижнюю часть рыльца. Лапы толстые и короткие, а голени снабжены странными продольными гребнями из отвердевшей кожи. Глазки крохотные.

Все это мы знали еще до отъезда в Африку, кроме того, мы полностью разделяли распространенное мнение о том, что животное обитает исключительно в ручьях на вершинах гор.

— Проси вождя, чтобы он приказал охотникам приносить нам всех животных, похожих на это, — и я показал фотоко­пию на редкость плохого рисунка, якобы изображающего живую Potamogale.

Я не ожидал, признаться, ничего хорошего — рисунок был вообще ни на что на свете не похож (правда, тогда я еще не убедился в этом), и, хотя африканцы прекрасно узнают любое животное, изображенное на рисунке, я не был уверен, что оно вообще водится в нашем районе.

Вождь Икумо отреагировал на это совсем иначе.

— Ага, ага, — сказал он. — Икоридзо, н’а квиль, ухумо икоридзо.

Что приблизительно можно было перевести: «Икоридзо, да, это точно икоридзо». И это подтвердили не менее четырнадцати человек охотников, собравшихся со всех кон­цов Ассумбо.

— Значит, они знают это мясо? — спросил я.

— Они много его знают, — заверил нас Этьи. — Оно живет везде в маленький речка.

— Вождь думает, охотники умеют его поймай, принеси сюда?

— Ага, — сказали все, и обсуждение закончилось.

Все это произошло вскоре после нашего прибытия в Тинта. Но на нас свалилось такое количество неожиданно­стей — срочная эвакуация Герцога, нашествие горилл, смерть брата вождя ( его похороны были отложены на двенадцать месяцев), невероятная усталость после блужданий по горам и, наконец, предпринятая Джорджем генеральная уборка заодно с ревизией всего нашего имущества, — что мы почти позабыли про икоридзо. Но вдруг однажды вечером чистый, недвижимый воздух долины наполнился звуками крохотных глиняных барабанов, которые под ударами небольших пало­чек звенели, как колокольчики.

Мы подумали, что очередной дальний родич Икумо отбыл свой срок в чистилище и благодарные потомки решили устроить ему встречу по первому разряду, а затем с подобающими почестями проводить в страну неиссякаемого пальмового вина и нескончаемых дружеских споров.

Однако барабаны возвещали о прибытии не почтенного бестелесного пращура, а ликующего духа, облаченного в плоть подчиненного вождя Нтамеле (соседней деревушки). Когда запыхавшийся посланец из деревни принес нам эту весть, мы тут же принялись готовиться к приему: судя по всему, визит вождя имел какое-то отношение к нам. Этьи, по обыкновению опоздавший, уверял, что не нужно сбиваться с ног, все равно этот «подчиненный вождь» вряд ли появится раньше утра. Из дальнейших расспросов выяснилось, что деревня Нтамеле, до которой, судя по карте, было меньше четырех миль, расположена за ближайшей горной грядой, но такой путь самый отличный ходок может пройти часов за восемь, да и то лишь в погоне за любовником своей неверной жены. «Подчиненный вождь», насколько мы поня­ли, ни за кем не гнался, вдобавок он был в весьма преклонном возрасте.

Поэтому мы набрались терпения и ждали гостей; бараба­ны тем временем заливались все громче, все ближе, а наш двор все больше наполнялся зеваками, которые прибыли «поглядеть-посмотреть», прихватив с собой постели, роди­чей, барабаны и собак. Вечер был душный. Мы работали на открытом воздухе. К полуночи я был окружен плотной стеной голых коричневых тел; без единого звука и движения африканцы созерцали, как я потрошу мышей, измеряю крохотных лягушек, делаю записи в каталогах. Безмолвие взрывалось восторженными криками только тогда, когда я набирал чернила в самопишущую ручку. Джордж пребывал в такой же блокаде на расстоянии нескольких ярдов от меня. Если нам‘было нужно, мы спокойно разговаривали и обмени­вались вопросами и ответами без всяких помех — настолько тихо вели себя все в толпе. Стоило младенцу хоть пискнуть, как ему тут же затыкали рот.

Все это было проявлением удивительного такта и вежли­вости со стороны наших лишь отчасти званых гостей, но когда работа стала подходить к концу, атмосфера стала довольно гнетущей. Поэтому я спросил Джорджа, не возра­жает ли он, если я заведу граммофон, — вопрос чисто риторический, потому что оба мы относились к нему одинако­во. Весь наш персонал немедленно оживился. Г ости несколь­ко растерялись — ведь они только второй раз видели вблизи белых людей, а о свойствах этой священной машины вообще не имели представления!

В Америке есть группа людей, несомненно, африканского происхождения, которые называют себя — или, вернее, так назвал их менеджер — Королями Ритма Стиральных Досок; они записывают музыку на пластинки. Мы все помешаны на этих пластинках, одна из них стала даже гимном нашей экспедиции и всегда идет первым номером. Вступительные такты привели публику в неистовство. Сразу стало ясно, что мы среди людей, чьи вкусы поразительно совпадают с нашими. Все они, как один, принялись раскачиваться и отбивать ритм, который разносился на многие футы в толще твердой латеритовой породы. Из-под одежды было извлече­но множество барабанов — маленьких, обтянутых кожей, уг­ловатых, сделанных из глины, и гигантских инструментов из выдолбленных стволов. Все они один за другим включались в общий ритм.