— Выдумаете? — рассмеялся Труссар, закинув руки за голову и развалившись в кресле. — Это все, что у вас есть? Устаревшее расписание патрулирования музея и смутное предположение? И вы рассчитываете, что я начну бить тревогу?

— Ты полагаешь, что мы все выдумали? — ответил вопросом на вопрос Дюма.

— Не знаю. — Труссар немигающим взглядом уставился на него. — А вы выдумали?

— Не то чтобы мы недооценивали цель вашего визита к нам, — мягко заверила Леви, затушив недокуренную сигарету со следами помады на фильтре. — Но вы должны нас понять — почти каждую неделю какой-нибудь псих угрожает похитить, сжечь или взорвать «Джоконду».

— Вы нас, значит, психами считаете? — возмутился Дюма.

— Дело в том, что великая картина привлекает охотников за произведениями искусства, — продолжала Леви. — Люди пишут нам, сообщая о том, что обнаружили невероятное взаимоотношение между размерами полотна и датой рождения Леонарда, или о том, что «Джоконда» на самом деле не женщина, а любовник Леонарда.

Леонард. Несмотря на то что разговор велся на французском, что-то внутри Тома яростно протестовало против офранцуживания имени да Винчи. В лучшем случае это выглядело неестественно, в худшем — ужасно бестактно, словно попытка сделать вид, что гений Возрождения принадлежит им. Весь мир зовет его Леонардо. Почему французы всегда пытаются быть не как все?

— Теории заговоров, — покачал головой Труссар. — Думаю, виноваты американцы.

А как же, подумал Том. Это, видимо, было вбито в головы французских чиновников как «Отче наш»: сомневаешься — обвиняй янки.

— Неудивительно, что кто-то якобы хочет украсть «Джоконду», — продолжала Леви. — Кто-то где-то всегда хочет это сделать. И даже это стремление делает картину такой, какая она есть.

— Планировать можно все, что угодно, — вмешался Труссар. — Картина находится под неусыпной круглосуточной охраной, в специально оборудованной комнате. «Мона Лиза» — самая защищенная дама на планете. Она никуда не денется.

— Полной безопасности не бывает, — твердо возразил Том.

— Ты пригласил нас к себе, потому что знаешь, что риск есть, — добавил Дюма. — Возможно, минимальный, но тем не менее риск. Мы просим лишь об одном — чтобы ты прислушался к нам.

— Я пригласил вас к себе, чтобы лично убедиться, правдивы ли слухи. — Труссар обошел стол, нависая над Дюма. — Что ты потерял разум. Совсем съехал с катушек. Слухи врут. Но ты еще хуже, чем я мог представить. Посмотри на себя! Ты жалок. Неудивительно, что тебя вышвырнули.

Труссар демонстративно смахнул распечатки со стола на колени Дюма. Тот моментально вскочил и бросился к нему, но Том успел встать между бывшими одноклассниками.

— Пойдем, — сказал он, уводя Дюма к двери. — Мы сделали все, что могли.

— Думаю, это будет наилучшим вариантом, — согласилась Леви, положив руку на подрагивающее плечо Труссара.

Она подождала, пока дверь за посетителями закроется, и устремила на коллегу укоризненный взгляд.

— Это было действительно необходимо?

— О чем ты? — вызывающе вздернул подбородок он.

— Что случилось между тобой и Дюма?

— Ничего, — слишком быстро и резко ответил Труссар. — Кроме того, что он пристал к нам. Господи, да он же пьяница! От него несет выпивкой. Украсть «Мону Лизу»? Пфф! Ему, должно быть, все приснилось.

— Мне он показался весьма убедительным, — возразила она. — Как и его друг. С какой стати им придумывать такую историю?

— А чем ему еше заняться? Наверное, ему нравится заставлять таких, как я, в панике бегать кругами. Это позволяет ему почувствовать себя значимым.

— Думаю, я расскажу обо всем Леду. На всякий случай.

— Незачем его в это втягивать, — раздраженно нахмурился Труссар. — Уж точно не в то, что мы сегодня услышали. Я разберусь.

— Я не имею права на ошибку. — Ее лицо побледнело при мысли о подобном варианте. — Он директор музея. Ему решать.

— Да он просто заставит меня поменять расписание обходов и снова проверить всю систему безопасности, — фыркнул Труссар.

— Думаешь, стоит позвонить в полицию?

— Если бы мы звонили в полицию каждый раз, мы бы с телефона не слезали. Кроме того, безопасность — моя юрисдикция, и ничья больше. Я не хочу, чтобы кто-либо вмешивался. Уж точно не полиция.

Круглый пруд был обсажен деревьями. Как и было условлено, Арчи сидел на скамейке, укрывшись в тени покачивающихся веток. Усыпанные гравием дорожки лучами расходились от центра в разные стороны, разбивая на части цветник. В конце широкой аллеи, проходившей по центру парка, был виден еще один пруд, а за ним возвышалась гранитная стрела на площади Согласия. Обелиск намеренно поставили близко от того места, где во время революции стояли виселицы.