Федор хотел попросить, чтобы Усков сообщил Даше, где он, но, поразмыслив, раздумал. Может, ей вовсе и не интересно это все знать. Да и засвечивать ее не стоит перед адвокатом. В управлении Туманов никому не рассказывал про Дашу. Она никогда не звонила ему на работу. Если вдруг и возникала такая необходимость, то только на сотовый. Федор никогда не брал ее на торжественные вечера, проводимые управлением. Девушка, конечно, обижалась. Не понимала, почему он так поступает. Ведь она не какая-нибудь страшилка. По улице идет, мужики так и пялятся. И если девушка – красавица, разве нужно ее скрывать от всех? Даша считала наоборот и поглядывала на противоположный пол соблазнительными глазками, но притронуться к ней мог только ее любимый Федор. А для других она недоступна. И так будет всегда, пока он рядом.

Первое, что порадовало глаз Федора после почти недельного заточения, это яркое солнце, пусть и не такое уж теплое, как в начале лета. Хотелось подставить лицо под его лучи и простоять так долго-долго.

Иногда с Дашей они выбирались на целый день за город и, уединившись, чтоб их никто не видел, валялись голые в траве, принимая солнечные ванны. Это было замечательно. Теперь Федор не мог сказать, повторится ли когда-нибудь такое. Хотелось бы в это верить.

Он вздохнул, вспоминая о тех днях, и спросил у коренастого оперативника, к которому был пристегнут наручниками за правую руку к его левой руке:

– У меня не слишком бледное лицо?

– Чего? Лицо? – Оперативник вылупился на него, сочтя за наглеца. – Ну, ты посмотри на него, – сказал он шедшему рядом следователю прокуратуры. – О лице он беспокоится. В театр собрался.

Прокурорский следак хихикнул. Был он среднего роста, но необычайно худой. Пришел один раз на допрос в форме, и Федора воротило от одного его вида. Форма на нем сидела, как на огородном пугале.

А еще голос. Для себя Федор определил, такой голос может быть только у закоренелого педика. Поэтому следователь ему не понравился вдвойне. Да и несамостоятельный он был какой-то. Едва ли не по каждому вопросу звонил Липкову, советовался, чем вызывал у Туманова улыбку. «Молодой. Из новичков», – думал про него Федор.

– Иди. Я тебе потом устрою театр, если захочешь, – гоготнул коренастый опер и потянул Федора за пристегнутую правую руку к поджидавшему их микроавтобусу «Газель».

– Грубо, – заметил на это Туманов, хотя и понимал: тупоголового опера таким замечанием не проймешь.

А вот шедшего рядом другого опера сказанное Тумановым, как видно, задело. Он огрызнулся:

– Смотри-ка, не нравится ему. Хрен какой. Не надо было палить из пистолета, и сейчас бы не торчал у нас в отделе. И нам бы с тобой не возиться. А теперь терпи. И поменьше разевай рот, а то кулак влетит.

Федору ничего другого не оставалось, как согласиться, и он сказал коротко:

– Понял.

Заместитель прокурора Липков важно восседал в микроавтобусе на отдельном боковом сиденье.

Туманов поздоровался с ним, но Липков даже не глянул на него, сидел с каменным лицом.

«Ну и черт с тобой», – подумал про него Федор, усаживаясь к окну. Он прислонил лицо к прогретому солнцем стеклу и закрыл глаза, расслабившись. Когда еще удастся вот так побалдеть?

Прокурорский следователь сел рядом с Липковым и что-то стал ему тихонько рассказывать. Федор понял, говорили про него, но прислушиваться не стал.

Оба оперативника болтали о своем, наболевшем. И только водитель микроавтобуса молчал. Он рассеянным взглядом поглядывал на проходивших мимо женщин и постукивал пальцами по «баранке». Скорее всего, от нетерпения. Он привык к езде, к движению, а вот так сидеть и ждать было для него невыносимо нудно. И наконец он не вытерпел:

– Мать вашу! Ну, мы поедем, наконец? Уже двадцать минут торчим тут. Я бы за это время на заправку сгонял.

Липков со следаком от нетерпения заерзали на сиденье. Заместитель прокурора даже поглядел на часы. И только опера мужественно сохраняли спокойствие. Эти двое никуда не торопились, как и Федор. Спешка ему была не нужна.

Поэтому, когда прибежал Усков, водитель, Липков и следователь накинулись на него, не принимая извинений. И, глядя на их грызню, Федор развеселился. Сейчас они вели себя как небольшая стая собак, когда более сильные нападают на слабого, который отбивается от них как может. Так и Усков. Он старался не дать себя в обиду.

Успокоились все только тогда, когда «Газель», набрав приличную скорость, чуть не врезалась в проезжавший мимо фургон. Тогда все сразу замолчали, и только коренастый опер, сочно выругавшись, заметил как бы между прочим: