— За что?

— За то, что он все эти годы был их негром.

За окнами свежий ветер с силой разбрасывал мертвые коричневые листья дуба;

Тебе интересно, почему я все еще замужем за ним?

Вы счастливее, чем показываете это.

Моя дорогая, — медленно произнесла она, счастливы на самом деле те, кого мы совершенно не знаем.

Я уставилась на булочки с клюквенной начинкой, лежавшие на полупрозрачной тарелке от китайского сервиза.

— Возможно, они — исключения, — предположила она.

Ты говоришь это только для того, чтобы обнадежить меня.

Может быть.

Это бесполезно.

Увидев тарелку Теодора, Касс взяла, забыв про свою диету, его английскую булочку, положила на нее ложкой варенье и откусила большой кусок.

А может, нам удается одолеть полицию?

Каким, образом?

Не знаю, — она откусила еще кусок. — А если мы устроим пожар? Мы подожжем твой дом, а полиция подумает, что ты погибла в пламени?

И что я буду делать оставшуюся часть своей жизни?

Она положила наполовину съеденную булочку на тарелку, я схватила ее и засунула к себе в рот до того, как она успела забрать ее обратно. — Затеряюсь где-нибудь на стоянке грузовиков в Су-Сити?

—Дай подумать. О! Ты можешь достать парик и голубые контактные линзы — и когда они придут к тебе…

Ее голос звучал уже далеко не так бодро. У нее осталось, пожалуй, не больше надежды, чем у меня.

У нас должен появиться какой-нибудь грандиозный план. Мы поговорим об этом после похорон.

После похорон я могу уже оказаться в тюрьме.

Она свернула клетчатую салфетку, которой пользовалась, как детским нагрудником, чтобы не испачкать свое темно-синее с белым шалевым воротником платье, в котором собиралась на похороны. Она выглядела очень достойно.

— У тебя есть доступ к деньгам? — спросила она.

Не уверена. Единственное, что мне известно сейчас, что адвокаты выясняют вопрос об имуществе, которое Ричи скрывал еще за месяц до нашего разрыва. Так или иначе, зачем мне много денег? На целую команду адвокатов по уголовным делам?

— На взятки.

Касс, твои познания от Джордж Элиот. В жизни это не так.

Ты лучше знаешь как в жизни — ты все это прочитала в книжках.

Но я не живу в эпоху Георга V. В обществе Хиггинса. Ты можешь представить меня, дающей взятку Гевински пачкой стодолларовых бумажек в мужском туалете?

По каменным плитам, устилавшим пол галереи, которая вела на веранду, стали слышны шаги Теодора. Мы быстро договорились друг с другом, используя старую уловку доброй половины учителей в Шорхэвене, когда они хотят поговорить по личным делам во время учебного дня или не хотят, например, обсуждать грибковую инфекцию со своим гинекологом по служебному телефону. Я набираю служебный номер Касс и передаю, что из кабинета доктора такого-то уточняют время приема, скажем, одиннадцать часов. Это значит, что в одиннадцать ей надо быть у автомата — обычно мы использовали для этих целей автомат, расположенный у двери кафетерия — куда я ей звоню.

Рози, — Теодор произнес мое имя так сдержанно, что мне стало ясно: надежды нет.

Что? — спросила его Касс.

Мой друг заверил меня, что прокуратура федерального округа и полиция не будут особенно досаждать тебе. И никаких наручников. Они согласились, чтобы Форрест Ньюэл привез ее завтра, когда стемнеет. Если у дома будут караулить фотографы, он вывезет ее незаметно через гараж в собственной машине. _К сожалению, это все, чего мне удалось добиться.

Это все?! — воскликнула Касс. — С твоими связями, я полагала…

Теодор смотрел только на жену. Я уже стала прошлым.

— Получены результаты судебной экспертизы, Кассандра. Нет никаких доказательств, что в ту ночь в доме был кто-то, кроме Рози и Ричи.

Полицейские, следовавшие за мной по дороге к Касс, держались на небольшом расстоянии. Они остановились и съехали на обочину дороги только после того, как я въехала в железные ворота Эмеральд-Пойнта. Ворота были украшены гербом: лев и листья. В профиль у льва былаизысканная приподнятая кверху морда — подсознательное напоминание благополучным, честолюбивым, равным по положению соседям Картера Тиллотсона, что он король Нью-Йорка по манипуляциям с носами.

Я сидела в машине перед этим гербом эпохи Тюдоров. Я прозрела. Я свалилась с одной планеты и очутилась совершенно в другом мире, где добрые соседские отношения ограничивались тем, что за меня замолвили доброе слово, и я не буду сфотографирована в наручниках как арестованная за убийство.

Хотела бы я знать, кто из моих друзей-учителей поспешит в «Айуитнесс Ньюз», чтобы сообщить, что за моей спокойной внешностью скрывалась яростная натура. Я думала о своих учениках: кого больше всех огорчит мой арест и мой позор. Джой, нежный и субтильный? Я работала с ним после уроков, чтобы он не отстал, и, как школьный психолог, понимала, что ему надо найти способ самовыражения, найти занятие, которое вывело бы его из депрессивного состояния. Я думала о тех, кто почувствует себя обманутым? Елена из Гватемалы, выпускница моего самого лучшего класса? Ее испанский акцент был настолько сильным, что иногда я с трудом ее понимала— но как она писала! Она была рождена для изучения творчества Шекспира. Разумеется, я знала, кто первым начнет задавать загадки, типа «Что сказала миссис Мейерс перед тем, как заколоть мужа?».