— А где мы ее положим? — спросила Ира, закончив причесывать засыпающую на ходу Катьку. — У тебя есть кресло-кровать?

— Есть, — ответила я, прикидывая, куда деть остальных.

— Класс! — обрадовалась Ира. — А мы с Мишкой на диване.

Я представила, как выхожу утром из спальни, иду мимо них на цыпочках, стараясь не разбудить, в ванную, а потом на кухню… Нет!

— Вы с Мишей можете лечь в спальне, — полная сомнений, предложила я.

— А ты? — Она не смогла скрыть своей радости.

— Я на диване. Мне все равно рано вставать.

— А мы с Мишкой любим поспать, — засмеялась она. — А ты… у тебя… — Она замолчала, выразительно глядя на меня.

Я мотнула головой — нет! Она скользнула по мне оценивающим взглядом. Я почувствовала себя задетой — в ее глазах увидела тот скорый суд, которым одна женщина судит другую. И скорый приговор — да уж! «Кому ты такая нужна, тусклая и простая! Посмотри на меня — ни один мужик мимо не пройдет!»

— Дело наживное, — пробормотала она и тут же спросила: — Слушай, а халатика лишнего не найдется? Я бы душ приняла… Мы три дня в пути, чуть не сдохли, поезда, сама знаешь, какие…

Я снова отправилась в спальню. Она, усадив Катьку к спящему Мише, поспешила за мной. Я распахнула дверцы шкафа. Она заглядывала мне через плечо.

— А у тебя тут хорошо, — сказала в спину. — Твоя квартира? Или снимаешь?

— Моя. Светланы Семеновны… — я не решилась сказать «моей мамы», как привыкла называть свою приемную мать, и тут же обругала себя за бесхребетность.

Ира поняла.

— Хорошая женщина была?

— Хорошая, — ответила я. — Очень хорошая.

Ира вздохнула:

— Повезло. А моя тетка была просто зверюга…

— А… ваши родители? — спросила я.

— Отца вроде как не было, — ответила она беспечно. — А мама умерла, когда мне два годика стукнуло. Мама красивая была, не то что тетка, у меня фотка есть. Тетка завидовала ей по-страшному, слова доброго ни разу про нее не сказала — и ленивая, и гулящая, и…

— А отчего она умерла? — спросила я.

Ира пожала плечами, ответила не сразу, видимо, соврала, не желая открывать правду:

— Вроде несчастный случай… Тетка не говорила. — Ой! — вскрикнула она вдруг, и я испуганно вздрогнула. — Какой халатик! Можно?

Я кивнула. Она вытащила из шкафа «парадный» халат моей приемной матери — длинный, черного атласа, в белых цветах. Мой подарок ей на пятидесятилетие. Светлана Семеновна надевала его, исключительно чтобы сделать мне приятное, обходясь обычно старым фланелевым. Я помню, как она сказала, раскрыв шикарную фирменную коробку: «Лизочка, ну что ты, девочка, зачем? Он же такой дорогой! Спасибо, родная». Первым моим побуждением было вырвать халат из рук Иры и повесить на место, но я не посмела. Удивительная непосредственность моей… матери обезоруживала!

Ира между тем приложила к себе халат, метнулась к зеркалу. Покрутилась туда-сюда, повернулась, сияя, ко мне:

— Класс! Клевая одежка!

Она оглаживала себя по груди и бокам, вскидывала гордо голову, подходила ближе к зеркалу, отступала назад. На лице ее была написана такая радость, что я оторопела и подумала с долей зависти, что моя мать счастливый человек — живет легко, минутой, и ничего не берет в голову! Ничего — ни бесприютности, ни отсутствия денег, работы, приличного мужа… И еще я подумала, что я бы так не смогла. Не смогла бы жить с этим хмуроватым парнем, который не произнес ни слова с момента появления, не смогла бы заявиться запросто через двадцать пять лет к брошенному… брошенной… Я споткнулась, не зная, как определить себя. «К брошенному ребенку»? Или к «брошенной дочке»? И то и другое вполне нелепо. Я уже давно не ребенок и не… дочка ей. А кто же тогда?

Насмотревшись на себя, Ира сказала:

— Я быстренько помоюсь, а потом поужинаем. Подыхаю, жрать хочу! У тебя картошка есть? Мишка пока начистит!

Она ринулась из спальни, унося с собой халат. Растолкала Мишу, который все спал, осторожно передвинула уснувшую Катьку в угол.

— Миш, давай разложи кресло. Катька уже спит, умаялась, кровиночка моя!

Парень открыл бессмысленные глаза, приходя в себя. Поднялся с дивана, потянулся.

— Может, перенести кресло в спальню? — опомнилась я. — Чтобы вам всем вместе…

— Не пролезет в дверь, — тут же отозвалась Ира. — Здоровое. Да ты не переживай, Катька спит, как убитая, — пушкой не разбудишь. В меня! Я тоже спать здорова, не передать!

Миша все так же молча — я начала подозревать, что спутник моей матери немой, — разложил кресло. Ира подтащила к нему стулья, чтобы Катька не скатилась. — Может, есть старое одеяльце? — спросила, выпрямляясь. — Под спод, а сверху можно… чем-нибудь полегче… У тебя тепло.

И снова я пошла в спальню, теперь уже не мою, откапывать в стенном шкафу постельное белье, выуживать из глубин столетнее верблюжье одеяло, пахнущее нафталином, и подушки.