— Кофейку можно? — простонала она, падая на табурет. — Голова трещит как скаженная.

Похоже, Ира не испытывала ни малейшей неловкости из-за вчерашнего загула. Равно как и Миша. Просто семейная идиллия какая-то, думала я озадаченно. Неужели ему все равно, где и с кем она проводит время? Каюсь, я с некоторым злорадством ожидала выволочки, справедливо полагая, что моя мать ее вполне заслужила. Но на семейном море царил полный штиль.

Миша налил ей кофе. Она сидела в черном атласном халате, расхристанная, вывалив грудь, забросив ногу на ногу. Пила крепкий кофе без сахара и оживала на глазах. Миша жадно смотрел, как она пьет. Она вдруг встала, нагнулась к нему и впилась губами в его рот. Они целовались, забыв обо мне. А я чувствовала себя лишней, тяжеловесной, никому не нужной. Катька, перестав жевать, сказала раздельно: «Ли-за» и потянулась ко мне. Я взяла ее на руки, и мы выскользнули из кухни.

Оттуда доносились возня и смех. «Шли бы лучше в спальню», — подумала я угрюмо.

— Доча! — позвала меня Ира. — Иди сюда!

Я притворилась, что не слышу. Тогда она пришла сама. Плюхнулась рядом, утерлась рукой и сказала:

— Йоханн отпустил тебя на сегодня!

— Как отпустил? — не поняла я.

— Дал выходной. Я сказала, что у нас важное мероприятие намечается. Мировой дядька, просекает все с ходу. Конечно, говорит, конечно, я не против!

— Какое мероприятие?

— Шопинг! — ответила Ира, сияя глазами. — Ох, и разгуляемся мы с тобой, Лизка! — Она потянулась. Широкие рукава соскользнули, обнажив… я запнулась, подбирая слово. Лилейные! Лилейные руки. Очень белые, нежные, с голубыми жилками. Даже хамский ярко-красный облупленный маникюр не портил картину. Мою мать ничто не могло испортить, начинала я понимать. В ней была жадность к жизни, которая притягивает людей, как магнит. И мужчин и женщин. Мужчин, конечно, больше.

— Но я не закончила… вчера, — пробормотала я, застигнутая врасплох.

— Плюнь! — махнула рукой она. — От твоей работы мухи дохнут и никому ни холодно, ни жарко. Я бы никогда не стала писать в газету, что мне хуже всех! Или я не женщина? — Она победно засмеялась. — Подумаешь, мужик бросил! Других полно, только свистни! Ничего, Лизка, я тобой займусь! Ты же у меня красоточка, тебя только подтолкнуть надо, а то спишь на ходу. Сильно закомплексованная.

Я невольно улыбнулась — словечко было явно не из ее словаря.

— А… — проблеяла я, но не посмела спросить — «а деньги?».

Она поняла.

— Не боись, доча, — сказала, победно глядя на меня, — хватит! На все хватит! — И, наклонившись, прошептала: — Ванька классный мужик и не жлоб!

Не сразу я сообразила, что «Ванька» — видимо, мой шеф Йоханн Аспарагус. Ванька! Главред в моих глазах был тут же низвержен с пьедестала. «Все они свиньи», — говорила одна героиня Моэма. Я чувствовала примерно то же самое и еще обиду — интеллектуальный главред, которым я восхищалась, пал к ногам моей необразованной, простоватой и грубоватой матери. Обиду напрасную, надо заметить, ибо я ошиблась, как многие неглупые женщины, полагающие, что мужчине нужна умная подруга. Это совсем не так. Разумеется, попадаются извращенцы, которым подавай интеллектуальный блеск, остроту ума, образование, дипломы… Но их немного. Большинству нужно… другое. То, чем в избытке обладает моя мать и чего совсем нет у меня, увы!

«А как же Миша? — думала я. — У них что, полное доверие и полная свобода нравов? И Миша тоже волен уходить на всю ночь?» Я даже засмеялась, — такой абсурдной показалась мне мысль, что Миша вдруг возьмет и бросит мою мать и Катьку и отправится на поиски приключений.

О том, как мама Ира заработала деньги, я старалась не думать. Мне даже стало немного смешно. Это та сторона жизни, о которой я знаю лишь из книг или кино. И невнятно шевелилась мысль, маленькая такая мыслишка — так ему и надо, этому Аспарагусу! И еще одна — о том, что за удовольствие надо платить.

— Давай в темпе! — воскликнула она. — По коням!

И мы отправились в загул.

— Твой шеф предложил мне руку и сердце, — сказала мама Ира на улице.

Мы беззаботно и неторопливо двигались в спешащей утренней толпе. Мне казалось странным, что я столь легко поддалась на ее уговоры. Мое гипертрофированное чувство долга дало трещину. Я была так занята мыслями о переменах в собственной жизни, что заявление моей матери застало меня врасплох.

— А ты? — спросила я, растерявшись.

— А я ни да ни нет! — весело расхохоталась она.

— А… вообще?

— У меня Мишка есть, — сказала она лукаво. — Куда ж его денешь?

— Аспарагус хороший человек, — пробормотала я.

— Хороший, — согласилась она легко. — Классный мужик. Ты что, Лизка, может, ты его… это самое? — Она остановилась и заглянула мне в лицо. — Ревнуешь? Эту старую кочерыжку? Брось, девочка моя, мы тебе найдем получше. Помнишь, в баре у Митрича хорошенький такой, в белом свитере, все глазки об тебя обломал?

— Не заметила…

— Зато я заметила. И еще один, правда занюханный, в углу сидел, тоже глаз с тебя не сводил. Если б ты хоть иногда отрывала жопу от дивана и шла проветриться на люди, то давно бы подцепила мужика. И улыбайся почаще, а то смотришь, как будто зубы болят. Мужики любят веселых. И попкой поверти, и юбочку покороче, и кофточку открытую. Ты посмотри только, что на тебе надето? — Она остановилась посреди тротуара, перегородив его.

Я пожала плечами — а что?

— И посмотри на меня, — продолжала она. — Я тащусь от красивых шмоток, как увижу — сама не своя! Я тут забегала в вашу Галерею, кое-что присмотрела. Сейчас оторвемся!