— Мне только до Штяуне. Повидаться там кое с кем надо.

— Что ж ты пешком? — Зирнис тронул вожжи. Телега мелко затряслась на скрипучем гравии, потом мягко поплыла по гулкому дощатому настилу моста.

Гунар приподнял соломенную шляпу, устало вытер ладонью пот со лба.

— Нет у меня больше кобылы. Забрали вчера. И корову забрали, только телок да жеребенок остались. Одним словом, крышка моему хозяйству. Эх-х! — выдохнул он и потянулся в карман за кисетом.

Скрутив цигарки, мужчины продолжали разговор.

— Да, жизнь, — задумчиво промолвил Зирнис, откашлявшись и сплевывая. — Я вот тоже, может, последний раз на своем Воронке еду: на какой-то особенный учет его в волости взяли.

— Ну-ну, как и у меня. Заберут, значит, скоро. Режет нас фрицик проклятый под самый корень, чтоб не поднялись больше.

— Ладно. Лишь бы скорей Гитлеру кишки выпустили, а там уж как-нибудь.

— Легко сказать, Ян, — как-нибудь. А что ты будешь делать, если ни коня, ни коровы на дворе? Опять в батраки?

Зирнис взъерошил пальцами длинные жесткие усы, отчего они ощетинились у него, как у кота.

— Зачем — в батраки. В батраки не пойдем.

— Или, думаешь, поможет кто? Так я тебе скажу про эту помощь. Помнишь, как после той войны тоже помощь давали? Мой батька взял три сотни в английском банке, — думал хозяйство поправить. А потом десять лет этот самый банк, будь он проклят, жилы из нас тянул, чуть совсем не разорил. По договору мы должны были на все три сотни шпигу поставить для консервного завода по средней базарной цене. А через год свинина наполовину в цене упала, потому что скупщики от завода перестали свиней на базаре скупать — им теперь по договорам везли! И начали всякие проценты расти, чуть нас самих эти свиньи не съели.

— Теперь нас не проведешь. Поумнели. Наши вернутся, — совсем другая жизнь пойдет, чем до войны.

Гунар искоса поглядел на приятеля, и его широкий лоб прорезали две резкие горизонтальные складки. Несколько минут ехали молча.

— Думал я, думал и вижу: один нам выход после войны — делать, как у русских. Потому, в колхозах машины работают, и опять же, помощь от государства. Слыхал, что рассказывали наши делегаты, которые на Украину ездили?

— Кто знает? — не сразу ответил Гунар. — Оно, конечно, раз у нас теперь ничего нет…

Телегу резко тряхнуло на выбоине, и латыш смолк. Через минуту он, хмурясь, заметил:

— Рано мы разговор про то завели. Еще неизвестно, чем война кончится. Слыхал, фрицик к Москве подходит.

— Кто это говорит? Гитлер брехнул. Нашел кому верить! Насчет войны мы должны свое понятие иметь. — Зирнис, многозначительно сузив глаза, сбоку посмотрел на приятеля и продолжал тише: — Мне один человек говорил: — по радио Москву слушал.

— Что передают? Как на фронте?

Хмурое выражение на лице Гунара прояснилось.

— Не могу тебе объяснить в подробностях. Одно скажу: здорово фрицикам наши кровь пускают. Загляни-ка ты ко мне через недельку. Обещал мне тот человек в скором времени бумагу дать, где как раз про это напечатано.

Ближе к городу стали встречаться подводы, пешие женщины с корзинками. Гунар распрощался с Зирнисом и сошел с телеги.

Когда вдали показались первые городские строения, Ян зашевелился. Он взял длинный лозовый прут и, придерживая лошадь, многозначительно сказал мальчику:

— Ты, Илюшка, держись крепче, не упади, как будем кордон проезжать. Крепче держись.

Илья удивленно посмотрел на него.

— Чего я упаду?

— Мало ли чего. Конь может дернуть или еще что, — невнятно пробормотал латыш.

— А кордон этот самый где?

— Да вон! — указал Зирнис вперед, на небольшой фанерный домик за шоссейным кюветом.

Напротив домика, точно колодезный журавль, стоял поднятый над дорогой полосатый шлагбаум. На обрубке бревна сидели два латышских полицая с белыми повязками на рукавах. Когда подъехали ближе, за кустом подле фанерного домика увидели третьего — голого, в одних черных трусах. Это был немец. Он лежал на мягком бархатном диване и загорал. Рядом на спинке стула висело его обмундирование.

Как только телега приблизилась к шлагбауму, краснорожие полицаи поднялись и загородили дорогу.

— Пропуск! — коротко спросил один.

Зирнис, остановив лошадь, протянул ему бумажку. Полицай бегло прочитал ее и вернул крестьянину.

— Что везешь? — грубо спросил он, щупая повозку глазами.

— Да яиц пару десятков и сала немного дочке, — ответил Зирнис, неторопливо вытаскивая из-под травы маленький самодельный чемоданчик.

— Вас? — лениво спросил немец с дивана, не поднимая головы.