— Сегодня ли решится все?

— Нет. Завтра. Или послезавтра.

Однако эти предвидения Иисуса оказались, мягко говоря, не совсем точными. Еще целую неделю они оставались в неведении, не ощущая вместе с тем никаких ограничений в своих поступках, окруженные заботливыми слугами, готовыми отозваться на каждый их чих. Но именно эта внимательность слуг особенно настораживала Иисуса.

«Как смертника перед казнью. Исполняются последние желания».

В этом, как выяснилось позже, Иисус был прав. Первой мыслью, захватившей Главу Сарманского братства, который поспешил в Нусайбин, получив весть о появлении в том городе живого Иисуса, была мысль о жестокой расправе с отступником с последующим оповещением всех Великих Посвященных, принимавших решения на Первом и Втором их Соборах. Этому воспротивился наставник Иисуса, тоже Великий Посвященный, весьма к тому же авторитетный в братстве.

— Не выслушав Иисуса, вправе ли мы приговаривать его к смерти? Верный путь, путь без ошибки — суд. Над ним. Надо мной. Над приставленными к нему слугами и Великими Посвященными, кто должен был добиться полного исполнения постановленного Собором. С этим словом я обращусь ко всем Сарманским братьям, ибо нельзя давать волю вспышке гнева, лучше призвать на помощь мудрость многих.

— Что же, ты, скорее прав, чем неправ, — удивительно быстро согласился Глава Сарманского братства. — Быть суду.

— Лучше, чтобы он остался только нашим. Не стоит, считаю, звать от белых жрецов, от Египта, от ессеев.

— Не возражаю. Только Великих Мудрых нашего братства. Сегодня же посылаю гонцов. Через неделю — суд.

Приглашенные Главой Сарманского братства начали подтягиваться уже через пару дней. С каждым из них беседовали и Глава братства, и наставник Иисуса. Обвинение такое: неисполнение предначертанного ему как Богочеловеку и, что не менее наказуемо, нарушение клятвы о безбрачии. Возможно, что должно выясниться на суде, и нарушение клятвы умолчания. Каждому из Великих предлагалось определить свое отношение к клятвоотступнику и высказать его на суде.

Но к удивлению Главы братства, все Великие Мудрые, будто сговорившись между собой, хотя это совершенно исключалось принятыми мерами, высказали примерно одно и то же.

— Прежде стоит послушать обвиняемого, тогда только приговаривать его.

Вот и решено было провести суд в том доме, где находился сейчас Иисус с Марией. В половине для Великих Посвященных. Собираться поодиночке и с предосторожностями.

Иисус почувствовал приближение судьбоносного дня и накануне его не находил себе места от душевного непокоя, не спал почти всю ночь, обдумывая свое поведение и свои слова на суде. К рассвету он почти уверился, что сумеет доказать свою полную невиновность. Как доказал на суде синедриона.

За ним пришли почти сразу же после завтрака. Жрец из Посвященных изрек с почтением:

— Тебя, Великий, приглашают в другую половину дома.

— И я — с ним! — взметнулась Мария. — Не отпущу одного!

И встала между Иисусом и жрецом.

— Не стоит усложнять и без того сложное, — попытался остепенить Марию Иисус. — Я же тут, рядом.

— Тебя и не пустят в половину для Великих Посвященных, — резко бросил в лицо Марии жрец. — Применят, если потребуется, силу.

— Не справятся!

Иисус обнял Марию, клокочущую решительностью, поцеловал долгим поцелуем, затем попросил:

— Ради меня, ради нас с тобой возьми себя в руки. Все обойдется.

— Хорошо, — смирилась она, обмякнув. — Я стану ждать тебя на террасе.

Она прижалась к нему и, путая шаг, вышла с ним на террасу и присела на корточки почти у самой двери в недоступную для нее половину дома.

И больше не шелохнулась. Напряглась, пытаясь хоть что-то уловить из того, что происходит за закрытой дверью. Увы, оттуда не доносилось ни звука, ни даже шороха, словно за ненавистной дверью была пустота. Безжизненная пустота. Это угнетало ее до умопомрачения, она великими усилиями сдерживала себя, чтобы не кинуться дикой кошкой на дверь, бить ее кулачками, царапать ногтями, пинать ногами и даже вцепиться в косяк зубами — и только молитвенное повторение: «Все обойдется», давало ей силы справиться с собой.

Придавала ей силы и еще одна мысль: главное, не навредить любимому. Он должен жить. Иначе… Она тоже умрет.

Иисус же в это время слушал обвинение Главы Сарманского братства, говорившего степенно, словно взвешивая на безмене каждую фразу, каждое слово:

— Ты — потомок великого царя Израиля, родился под знаком Льва, под знаком Гора и самим Творцом Всего Сущего предопределен тем самым свершить великое — жертвенной смертью искупить грехи людские, за которые Творец Всего Сущего покарал их игом римским, определил рабствовать под знаком дикой волчицы. Твоя жертвенная смерть вселила бы людям надежду на освобождение от рабства, подвигла бы на решительное противостояние окончательному грехопадению человечества.

Иисус привстал, давая понять, что готов ответить на это обвинение, но Глава Сарманского братства жестом остановил его, затем, сделав паузу, продолжил:

— Наказание за отступничество одно — смерть.

Вновь пауза и снова размеренная, полная достоинства речь:

— Ты обвиняешься еще в одном смертном грехе: клятвоотступничестве. В двойном. Ты пренебрег клятвой безбрачия и, как мы считаем, нарушил клятву умолчания. Правда, с достоверностью этого мы не можем утверждать, не допросив с пристрастием ту, ради которой ты забыл о клятвах. Наказание за это тоже одно — смерть.