— Подстилайте хитон. А пелены — под голову. Вот так. Теперь — покроем плащаницей. И не поспешим к выходу. Вроде бы пеленаем.

Только минут через пятнадцать они вышли вон из усыпальницы. Солнце уже закатывалось. Начало быстро темнеть. Рабы задвинули камень к выходу, и женщины тут как тут с кувшинами и кубками в руках.

— Помянем кубком вина и добрым словом усопшего…

Легионеры не отказалась, женщины наполнили кубки; и не заметили римляне, что им вино наливалось не из того же сосуда, из которого налили кубки своим мужчинам.

— Вот вам для ночи, — положила мех с вином одна из женщин. — И вас оно взбодрит, и останется для сменяющих вас.

Выпив еще по кубку, израильтяне распрощались со стражниками, предупредив, что окончательное погребение (бальзамирование и более пышное оплакивание) они проведут после Пасхи, для стражников поднесут еще и завтра.

— Нам пора поспешить к праздничному столу, — как бы извинился Иосиф за то, что оставляет стражников одних.

Вдоль стены пошли они к Ефраимовым воротам, ибо дома Иосифа и Никодима находились в Верхнем городе, а ближние ворота туда от Голгофы — Ефраимовы.

Не пройдя, однако, и половины пути, группа разделилась: мужчины свернули в апельсиновую рощу и там укрылись в ее гуще, женщины же, все до одной, направилась на Иоппийскую дорогу, где в четверти часа ходьбы от Яффских ворот были приготовлены для дальней дороги два мула. Рабов, приведших туда мулов, женщинам надлежало отпустить, самим же ждать прихода Магдалины с Иисусом.

Рабы принадлежали Иоанне, поэтому она повелевала им:

— Ступайте к Зимним прудам и дожидайтесь там утра. В город не спешите входить спозаранку. Поняли?

— Да, госпожа.

Закончена вся предварительная работа. Теперь оставалось только ждать. Теперь все зависело от Магдалины. И еще от того, подействует ли снотворное, подмешанное в вино, на легионеров.

Понимала и Магдалина свою ответственность, поэтому не спешила, хотя эта неспешность давалась ей с великим трудом. Она страстно желала прильнуть к телу Иисуса, обцеловать его, прежде чем начать врачевание целебными настоями, но она боялась испортить так хорошо начавшееся спасение Мессии. Спасение любимого. Она чутко прислушивалась к каждому звуку, доносившемуся извне.

Вот, наконец, ни голосов, ни шагов не слышно. Магдалина еще какое-то время удерживала себя в закутке за каменным гробом, а уж когда донесся до нее могучий храп, решительно поднялась и, все-таки на всякий случай, стараясь ступать бесшумно, подошла на ощупь к саркофагу, в котором лежал Иисус.

Крышка тяжелая. Хорошо, что Иосиф с Никодимом оставили щель, в которую можно протиснуть кисти рук.

Поднатужилась — крышка подалась. Еще усилие. Еще… Еще… Теперь оставалось придержать ее, обойдя саркофаг, чтобы не слишком громко соскользнула крышка на каменный пол гробницы.

«Держи! Держи!» — приказывала она себе, напрягаясь донельзя.

Да, она превзошла себя, опустив крышку почти бесшумно. Вздохнула облегченно и прильнула губами к губам Иисуса.

Сколько времени прошло, она не могла определить, но вот все же опомнилась и принялась вдыхать в рот Иисусу воздух, стараясь изо всех сил, чтобы наполнить легкие его воздухом и дать толчок к воскрешению. Одновременно она массировала сердце.

Свершилось, наконец! Иисус вздохнул сам. Сердце его забилось. Часто. Гулко. Будто с перепугу. Вот оно постепенно успокоилось и застучало ритмично, но Иисус отчего-то не открывал глаз своих.

Она метнулась в закуток, схватила сосуд с приготовленными снадобьями и принялась лихорадочно, не забывая однако целовать (то пока еще холодное тело, натирать грудь, живот, ноги целебным и настоями. Ее охватил безотчетный страх оттого, что так долго не приходит в сознание Иисус, хотя уже и дышит нормально, и сердце его бьется ровно и сильно.

«Неужели не одолеет смерти?! Нет! Не может быть! Он должен жить! Он будет жить!» — шептали уста Марии Магдалины, а руки ее проворней и проворней разогревали тело любимого.

И вдруг — голос. Родной.

— Мария?

То ли от неожиданности, то ли от радости сердце Марии Магдалины зашлось в бешеной скачке, потом замерло, и она начала судорожно глотать воздух.

Обошлось, в конце концов. Она пришла в себя. Хотела вновь прильнуть к губам Иисуса, но удержала себя: еще не время открывать ему свои истинные чувства, истинные намерения. Все еще впереди. Страшное, Бог даст, останется в прошлом навечно.

— Тише, — шепнула она Иисусу. — Мы в усыпальнице Иосифа Аримафейского. На улице — стражники. Все остальное расскажу после.