Ликвидационные работы на ЧАЭС затягивались. Панические настроения в городе сменились ощущениями безнадежности, растерянности. Всем вспоминались слова Михаила Горбачева, который еще перед катастрофой на ЧАЭС посетил понравившийся ему тогда Киев и сказал горожанам на импровизированной встрече: «На курорте живете!» Словно сглазил…

Прошел май, июнь… То было лето в пустом городе. Когда в Киеве в абсолютном большинстве остались вечно поддатые мужики да пенсионеры, которым некуда и не на что было ехать, стало совсем тоскливо. Детей уже вывезли: учебный год закончился тогда досрочно. Молодые мамы с детьми уехали сами…

Весь июнь я провел в Закарпатье и в Ленинграде. А в июле вернулся в неуловимо изменившийся Киев. Все горожане уже знали слова «радиационный фон», «уровень загрязнения», «Чернобыльская зона», «радионуклиды»… Уже были первые умершие от облучения на ЧАЭС — пожарники, гасившие огонь после взрыва, милиционеры, рабочие… В больницах лежали облученные разной степени тяжести… Стало совершенно ясно, что Чернобыль — это надолго.

Но все же к сентябрю киевляне вернулись в город, дети пошли в школу. Куда же было деваться? Только вот очереди в поликлиниках стали длиннее, да у кладбищенских работников дел прибавилось… Но человек, кажется, привыкает ко всему. Жизнь в Киеве, в отличие от опустевшей навсегда, на века, Припяти, снова пошла как бы своим чередом.

ГЛАВА 2

СВИДЕТЕЛЬСТВА ЖУРНАЛИСТОВ

Все, кто был призван на ликвидацию последствий аварии на ЧАЭС, называют это командировкой на войну — войну с невидимой радиацией, способной отравить своим смертоносным дыханием весь мир.

Ее остановили, но дорогой ценой — за 26 лет ушли из жизни десятки тысяч ликвидаторов последствий аварии, а те, кто еще жив — инвалиды.

В тот памятный июль 1986 года по дороге в Припять мы, журналисты «Волгоградской правды», строили планы: обследуем станцию и взорвавшийся реактор, побеседуем с работающими здесь земляками. Но не тут-то было. С первых шагов по Зоне нам ясно дали понять, что мы здесь лишние и только путаемся под ногами.

— Куда вы лезете, жить, что ли, надоело? — накинулся на нас новый директор АЭС Э. Н. Поздышев. Эти упреки были не только проявлением заботы о нашем здоровье. Все, что касалось причин и последствий аварии, было засекречено.

На саму станцию мы все же попали, правда, не сразу, а проведя долгое время в Чернобыле в штабе Правительственной комиссии, к которому нас вежливо-принудительно прикрепили, чтобы помочь разобраться с поступающими сводками.

Мне довелось общаться в штабе с членами комиссии: с академиком В. А. Легасовым, находившимся здесь с первых дней аварии, с другими учеными из Института атомной энергии имени Курчатова, Институтов физики Земли, биофизики и генетики РАН…

На нас, кроме товарищей из КГБ, никто не обращал внимания: сидят какие-то гражданские, в бумажках копаются. Я же мотал на ус все, о чем они спорили, включал, покашливая, магнитофон, спрятанный в кармане. В этих спорах лидировал академик Легасов.

— В ходе эксперимента, начавшегося 25 апреля, планировалось испытать возможность турбогенератора вырабатывать электроэнергию в случае возникновения аварийной ситуации, — говорил академик Легасов. — Операторы постепенно снижали мощность реактора и к середине дня вышли на половинную мощность. Вечером снижение было приостановлено, чтобы обеспечить персонал электричеством. А после 23 часов снова стали уменьшать мощность. При ее падении до 700 мегаватт должна была сработать система аварийной остановки реактора. Но не сработала… Я понятно излагаю, молодой человек? — он вперил на меня взгляд поверх очков.

Я растерянно закивал головой. Валерий Алексеевич продолжал мерить кабинет шагами. В защитной форме он мало походил на академика.

— Так вот, коллеги, — продолжил Легасов, — непонятно, почему начались сбои измерительной системы, почему произошел мгновенный провал мощности до нуля. Операторы стали увеличивать ее до 200 мегаватт, но она не поднималась. Тогда они нажали кнопку аварийной защиты, в результате чего 178 стержней-поглотителей должны были опуститься в активную зону и заглушить реактор. Но стержни опустились лишь наполовину, начался разгон реактора, неконтролируемый скачок мощности, и

26 апреля произошел мощный взрыв, которым выбило, как щепку, многотонную крышку реактора. Не сработала «зашита от дурака», поскольку операторы в начале эксперимента выключили систему аварийного охлаждения реактора. Второй взрыв разрушил здание реакторного отделения. Свет погас, но появилось странное свечение…

Шаровая молния?

— Ничего странного в этом нет, — перебил академика сотрудник Института физики Земли Е. В. Барковский. — Это была шаровая молния, влетевшая в машинный зал.