– Он сказал, что ночью кто-то к нему приходил.

– Кто приходил?

– Не знаю. Может, убийца?

Вероника вздохнула – выдохнула вздох мне в лицо.

– Это не мог быть убийца. Убийцы не было.

Она отстранилась от меня, закрыла лицо руками и заплакала. Но быстро успокоилась. Не отнимая рук от лица, насморочным голосом рассказала, как пришла сюда в начале одиннадцатого, подумала, что мы еще спим, и решила не будить, принялась убирать со стола и мыть посуду. Потом сняла скатерть… Под скатертью она обнаружила записку.

– Я сначала не поняла, что это такое. Подумала, просто какая-то бумажка. Отложила ее в сторону, понесла скатерть в стирку… А потом… Если бы не мама, если бы не ее смерть, мне бы и в голову не пришло… раньше бы никогда не пришло… А тут меня вдруг как по голове стукнуло. Что-то такое… не знаю, какое-то чувство. Я бросилась в комнату, развернула записку… В общем, сама смотри, – Вероника достала из кармана сложенный, как письмо, лист бумаги, – а я не могу, не могу. – Она положила передо мной листок, отвернулась и зарыдала.

– «Я принял мышьяк добровольно. Прошу никого не винить», – прочитала я вслух, словно предсмертная объяснительная записка касалась не моего отца, а была напечатана в книге.

– Самоубийство, – прорыдала Вероника. – Надо звонить… надо идти… Ты скажи им, что пришла вместе со мной, что записку мы обнаружили вместе. Так будет лучше. Говорить буду я, но ты тоже скажи…

Вероника поднялась и вышла из комнаты. Я услышала, как она набирает номер. И тут наконец ощутила такую боль, такой ужас, каких не испытывала еще никогда.

Грубый, холодный, чужой раздался звонок в дверь – не звонок, а самое настоящее надругательство над личностью, в любом суде мы доказали бы это и выиграли бы процесс. Я знала, что сейчас приедет милиция, и ждала, напряженно ждала, представляя, как мчится по городу милицейская машина, въезжает в наш двор, выходят люди в форме, взбегают по лестнице и – сейчас позвонят, позвонят… Напряженно ждала, представляла, но, когда раздался звонок, этот грубый, холодный, ужасный звонок – так никогда еще в нашу дверь не звонили, – со мной случилось что-то вроде нервного припадка. Я вскочила, закричала, забила по воздуху кулаками. Мною овладели отчаянный страх и ярость, неукротимые, неудержимые.

– Не открывай! Не смей, не смей! – крикнула я Веронике. Она почему-то дожидалась прихода милиции в коридоре.

Но было поздно: она прошаркала к двери, они уже входили. Я бросилась на свое место – папино место за поминальным столом, – подперла ладонями голову, зажмурилась, чтобы не видеть отражения. Голоса и шаги – множество голосов и шагов, грубых, холодных, чужих – двинулось по коридору к спальне. Зачем она их впустила – пригласила и впустила? Горе не терпит посторонних людей: то, что случилось в спальне, касается только нас. Вынести их будет невозможно, сил не хватит. Неужели она этого не понимает?

Снова шаги в коридоре. Папа говорил, что и ночью были шаги. Шаги – это ужас и смерть, злой дух, поселившийся в нашей квартире. Топают и шаркают… Дверь распахнулась. Чужой человек – враг – показался в проеме. Из-за плеча его выглядывала растерянная Вероника.

– А это моя маленькая сестра, – заискивающе, тоненьким каким-то голосом сказала она.

Чужой человек враждебно-насмешливо окинул меня взглядом.

– Не такая уж маленькая! – Он приблизился ко мне. Я поднялась, положила руки на стол, как в школе, когда появляется в классе учитель.

– Петр Викторович Родомский – Софья Королева, – представила нас Вероника, будто в гостях или на каком-нибудь приеме. Он опять усмехнулся, я опустила голову, сдерживая новый припадок страха и ярости. – Садитесь, пожалуйста, – обратилась сестра к врагу.

Он отодвинул стул и уселся напротив меня. Вероника обошла стол и встала рядом, положив мне на плечо руку – плечу сразу же стало горячо и невыносимо тесно.

Родомский открыл папку, заполнил какую-то бумагу, вписал в нее наши данные, повернулся к Веронике.

– Когда и при каких обстоятельствах вы обнаружили… – начал он, но сестра его перебила. Четко, связно, живо и таким тоном, каким обычно врут, рассказала, как «мы» около одиннадцати часов приехали сюда, нашли записку, поняли, что отец кончил жизнь самоубийством, и вызвали милицию. Рассказ ее, однако, врага нашего нисколько не удовлетворил, он даже записывать его не стал, а принялся задавать вопросы: где мы были ночью, почему я уехала к бабушке, а рано утром, вместо того чтобы попасть домой напрямую, сделала огромный крюк, заезжая за Вероникой.