Живо, но совершенно неубедительно Вероника пыталась объяснить, пояснить, оправдать – запуталась окончательно – и разрыдалась, надсадно, страшно, от бессилия своего перед врагом, от безысходного нашего горя. Ну я ведь так и знала, что сил не хватит, на что она вообще рассчитывала?

– Вы сядьте. – Все это время Вероника так и стояла, держа меня за плечо, и даже когда плакала, не отпустила. – И пожалуйста, успокойтесь. Пусть сестра принесет вам воды.

– Нет! Не надо, не надо! – испуганно вскрикнула Вероника и вцепилась в мое плечо мертвой хваткой. – Я успокоилась. – Она судорожно всхлипнула, придвинула ногой стул и, не отпуская меня, села.

– Вы сказали, что нашли записку на столе. – Наш враг решил повести разговор с другого конца. – Покажите, где именно лежала записка.

Вероника протянула руку.

– Подождите! – закричал он и руку ее отстранил чуть не шлепком. – Вместе, одновременно, обе покажите.

Сестра растерянно посмотрела на меня.

– Показывайте!

Мы ткнули в то место, где отражалось мое лицо – искаженная рожа, – вместе, почти синхронно.

– Вот здесь, под ска… – начала я, но вовремя остановилась. Вероника под столом пожала мне руку – благодарила за то, что я верно угадала место, и предостерегала от лишних слов, которые нам могут повредить. Кажется, Родомский не заметил, что я чуть было не проговорилась. Или сделал вид, что не заметил. Мы указали одно и то же место – для него это было самым главным.

– Посмотрите внимательно, – он протянул нам записку – теперь она была одета в полиэтилен, – это почерк вашего отца?

– Ну конечно его! – не глядя быстро проговорила Вероника.

– Его, – подтвердила я.

Из спальни донеслись голоса – видимо, открыли дверь. И опять зазвучали шаги – грузные, спотыкающиеся, словно несколько человек несли что-то тяжелое. Хлопнула входная дверь. Как у папы ночью – шаги и дверь. Грузчики, выносящие мебель.

Вероника повернулась к коридору, вскрикнула и обхватила лицо руками. В дверь комнаты просунулась голова.

– Мы закончили, – проговорила голова и скрылась.

Я вдруг почувствовала облегчение, непонятно отчего, непонятно, с чем связанное. Боль моя притупилась, страх почти совсем прошел. Мною овладело какое-то сонное, безразличное состояние.

Между тем враг оставался здесь, сидел напротив, требовал внимания, требовал от нас действий – расслабляться было рано.

– Мне нужен образец почерка вашего отца, – заявил он. – Найдите какое-нибудь письмо или открытку.

Вероника болезненно поморщилась – как папа сегодня утром. Поднялась, постояла в задумчивости, подошла к секретеру.

– Писем нет, – решительно, с враждебным вызовом сказала она и открыла ящик. Вытащила несколько бумажек. – Вот, если хотите, квитанции. За квартиру, за газ и за свет. Он всегда сам платил, сам заполнял.

– Ну… Хорошо, давайте квитанции, – недовольно вздохнул Родомский, сгреб бумаги, положил в папку – обломали с письмами! Помолчал, придумывая, как отыграться. Придумал. – Ваш отец очень любил вашу мать? – спросил он и невинно посмотрел на нас с Вероникой.

– Любил, – сухо сказала сестра, но не выдержала и опять заплакала.

– Я просто хочу понять, – он «не обратил внимания» на ее слезы, – что могло толкнуть вашего отца на такой необдуманный поступок. Потеря любимой жены или, может, была другая причина?

– Я не знаю, не знаю!

– А может, причин никаких не было?

– Не знаю, не знаю! – Вероника зарыдала в голос.

– Он очень маму любил, – сказала я, чуть отстраняясь от плачущей сестры, – понял, что прожить без нее не сможет, вот и вся причина.

– Хорошо. – Родомский поднялся. – Графологическая экспертиза установит… Ознакомьтесь и распишитесь здесь. – Он придвинул к нам свои бумаги.

Мы по очереди расписались, не ознакомившись с текстом. Следователь, или кто он там был, сложил протокол в папку, со снисходительной жалостью посмотрел на Веронику, с иезуитской улыбкой на меня:

– А ваша сестра более чувствительный, ранимый и восприимчивый человек, на вашем лице я не заметил и слезинки. Можно подумать, что вы и горя никакого не испытываете.

Я ничего не ответила. Важно было одно: враг уходит, потерпеть осталось всего несколько мгновений, а что он там говорит напоследок, не имеет никакого значения.

Родомский повернулся, пошел.

– Всего доброго, – попрощался он, спохватившись.

Мы с сестрой промолчали.

Шаги прогремели по коридору. Дверь оглушительно хлопнула. Вероника вскочила, выбежала в прихожую – босиком, тапки ее где-то потерялись, – и принялась звонить по телефону. Я не могла больше оставаться рядом с сестрой, не в силах была выносить ее пышущего жаром жизни тела. Воспользовавшись моментом, прошмыгнула в свою комнату и закрылась на замок.