Как же они мешали, мешали, мешали и ни за что не хотели разойтись, оставить, наконец, его в покое! Ему нужно было дочитать до конца, а они не уходили – и все тут.

На конверт он наткнулся, как только приехали с кладбища. Натолкнулся и вспомнил: вот что! это тот самый конверт! Тот самый конверт, который принес ему курьер. Тот самый конверт, в котором, конечно, содержится разгадка Катенькиной смерти. Но нужно было идти к столу, и читать было некогда.

При первой же возможности он попросту улизнул, закрылся с конвертом в ванной, но едва успел распечатать, едва успел прочитать первый абзац, в дверь застучали. Это Вероника подняла панику, испугалась, что он повесится или вены себе перережет. Пришлось спрятать конверт в корзине под грязным бельем – какое кощунство! – и возвращаться к поминкам.

И вот они все не уходили и не уходили и терзали его душу воспоминаниями, пили за упокой души Катеньки, восклицали: как же так! – и мешали, мешали, мешали! И он пил, пил, чтобы заглушить боль – боль не заглушалась, только голова туманилась, и он все боялся, что, когда они наконец уйдут, не сможет дочитать и понять.

Голова раскалывается, тошнит от водки и табачного дыма. Комната страшно прокурена. Кажется, его сейчас вырвет!

Отпустило. Но вот и повод сбежать. Прикрыть рот ладонью, демонстрируя тошноту, сбежать в ванную, туда, к корзине с бельем, на дне которой зарыта разгадка.

И на этот раз сбежать не удалось: завернули с полдороги, усадили в кресло, стали отпаивать зеленым чаем и хлопотать, хлопотать.

– Надо бы уложить его в постель. – Аграфена Тихоновна, единственный разумный здесь человек, покачала озабоченно головой.

Да! Уложить в постель и оставить в покое. Уложить и уйти, дать дочитать…

– Да, вы правы, Аграфена Тихоновна. – Артемий с сочувствием заглянул ему в лицо. – Вы правы, надо дать ему отдых.

Они перевели его на диван – он притворялся страшно пьяным, еле-еле переставлял ноги, – подложили под голову подушку, стали суетливо собираться. Вероника завозилась, как курица, захлопала руками, будто крыльями, по бокам, с тревогой взглянула на него. Замерла – руки повисли, как плети. Всхлипнула.

– Разве можно его оставлять одного?! Сейчас оставлять одного?!

Аграфена Тихоновна обняла ее и подтолкнула к выходу из комнаты.

– Пойдем, пусть отец поспит.

– Нет! – Вывернулась из-под бабушкиной руки. – Я никуда не пойду, я останусь с ним!

А может, и правда пусть бы осталась? Они бы вдвоем читали листки, вдвоем поняли бы, что делать им дальше…

Что делать им дальше! Что ему делать дальше! В этих листках, исписанных рукой его младшей дочери, его мертвой дочери, конечно, содержится не только разгадка Катиной смерти, в них указан выход.

Но почему он так подумал? Почему он сразу об этом подумал, как только получил конверт? Почему продолжает так думать? Ведь в том абзаце, в том первом абзаце, который он только и успел прочитать, говорилось совсем не о том. Неужели же он в самом деле думает… неужели подозревает… неужели и раньше, еще до того, как получил конверт, мог предполагать… мог хоть мысль допустить, что Софья… что Софья повинна… что из-за нее, из-за Софьи?… Ну нет, этого он не предполагал! Этого он не думал и не думает! Да разве, если бы он так думал, стремился бы так прочитать-дочитать? Он и распечатывать конверт побоялся бы… Он уничтожил бы его, как только получил. Он бежал бы от него, как от огня… Он…

А ведь он его и в самом деле боится, этого конверта. Вдруг понял, что боится. То есть вот сейчас испугался, когда понял, чем может на самом деле явиться этот конверт. И – не хочет он вовсе, чтобы они все ушли, не хочет оставаться наедине с конвертом. Господи! Они уже в прихожей! Одеваются и вот-вот уйдут.

– Подождите! Не уходите! Останьтесь! – закричал он им, привстав с дивана. Но никто его не услышал. Хлопнула входная дверь, шорох одежды прекратился, голоса смолкли. Ушли.

Тогда он поднялся, пошатываясь – он ведь и в самом деле был сильно пьян, – поплелся в прихожую. Никого. Даже Вероника ушла.

Теперь ничто не помешает ему дочитать, нет никаких к тому препятствий. Доставай листки и читай, узнай, что дочь твоя, любимая твоя дочь, мертвая любимая твоя дочь – виновница гибели Катеньки, что она попросту убийца. Доставай и читай…

Он вошел в ванную, грузно плюхнулся на пол, долго сидел, не решаясь достать листки. Оставалась надежда – довольно смутная, – что вернется Вероника: посадит бабушку в такси, а сама вернется. Не вернулась. Значит, ждать больше нечего, нужно читать.

Первую половину текста он так и читал, сидя на полу в ванной, но потом вдруг понял, что так не годится, что вот уже пришло возмездие, что он должен в точности следовать сценарию своей смерти. Тогда он переместился за стол – за не убранный после поминок стол с белой скатертью, – налил водки и стал читать дальше.