0.1.2.10. Больше НИКОГО.

Если по этому тексту и пробегает тень иронии, то только формальной — в стиле, в манере — но из-под оформления выступают совершенно плотные императивы. Они так же серьезны как пионер-герой, Зоя Космодемьянская и Мальчиш-Кибальчиш. Они написаны так, как будто это истина. Предполагается, что каждый, кто способен оценить этот маньеристски-канцелярский меморандум — это посвященный. Форма «Книги» была позаимствована у документов ОТО, которые сами не без блеска. Мне тогда объяснили, — Кроули никогда не выдавал за абсолютную истину какие-то собственные человеческие выдумки. Он называл себя «писец». Ему диктовал демон Айвас. А уж Администрация РоСД(ТМ) в принципе не могла выдавать человеческие выдумки за истину, потому что в ее составе вообще не было людей, и тем более их выдумок.

Никто ничего не сочинял: тексты записаны под диктовку. Кто же диктовал? Видимо кто-то гораздо поважнее писцов, раз они могут даже и не понимать то, что записали. Наш корреспондент принадлежит к высшим сферам, он шлет сообщение из мира принципов. Это, определенно, не человек. Это — наитие, внутренний голос, личный гений, дружественный демон, дух, высшее существо. Или, для психологов, которые не понимают, — это обособленный комплекс в бессознательном, архетипический образ, продуцирующий архетипические же паттерны, часть супер-эго, которая мутировала в автоматический генератор императивов, анимус или анима как влиятельная фигура, отвечающая за принципы, которые не вызывают ни малейших сомнений. Но психологические определения не устраивают медиумов — тут теряется основной поинт: текст перестает быть абсолютной истиной, если он не продиктован свыше.

Людям не так уж редко становится известна абсолютная истина — каждый раз, когда манифестируется архетип, как говорит Юнг, и человек «попадает под его власть». Например — женщина средних лет, одержимая анимусом. Самая обычная ситуация. Она точно знает, что является истиной, она имеет самые твердые убеждения, которые ничто не сможет переменить, это человек принципов. Анимус, собирательный мужской образ, который формирует убеждения женщины, получил над ней полную власть: она подчиняется всему, что он ей диктует. Или — как я узнала абсолютную истину — я услышала ее от архетипического отца, которого видела на месте АЧ. Но всё это похоже на правду лишь настолько, насколько психология вообще может говорить о таких вещах.

Отсутствие сомнений — один из признаков близости идеального. Если мама поступала в соответствии со своими иделами, она не сомневалась. Например, если какой-нибудь человек оказывался на самом деле подлецом, то его отныне можно было и даже нужно было презирать, и с этих пор его имя исключалось из числа людей. Никакие оправдания были невозможны, и даже за давностью лет ничего не могло смягчиться, если ты осталась верна своим принципам. Любая снисходительность к подлецу — это уже подлость.

Когда я первый раз увидела своего папу — он подшофе выходил из ресторана и пристал к нам на остановке. Мама объяснила мне что это — очень плохой человек. В другой раз он приехал со своим отцом, директором завода, в черной волге к нам домой и заказал маме барельеф на могилу его матери. Мама лепила по фотографиям, была куча фотографий. В качестве платы за работу он привез отрез сукна. Мама объяснила, что это потому что он еврей. Что он, кроме того, ещё мой папа я узнала, когда выросла. Кроме этих двух раз я его больше в детстве не видела. Он так и не узнал, что мама от него родила ребенка. Когда я, уже совсем взрослая, по совету АЧ пришла к нему знакомиться, я так и не сказала ему, кто моя мама. Она этого не хотела. А сам он не догадался: у него было слишком много вариантов.

Так что наличие абсолютной истины в материалах Ордена РоСД(ТМ) меня не очень удивляло — даже моя мама знала абсолютную истину, а тут целая организация, то есть то ли два мужика, то ли один, но большой. Уж конечно целых два мужика знают не меньше абсолютной истины, чем одна небольшая мама. К тому же с Администрацией Ордена, в отличие от мамы, можно было и не спорить, потому что в их материалах про меня ничего плохого не говорилось. Я быстро усвоила оттенок deadly serious и официоза в разговорах об Ордене, который придавал материалам особенный колорит. И я поняла фишку про абсолютную истину — если ты играешь за Орден, то тогда без малейшего сомнения утверждай, что в его текстах содержится абсолютная истина. Содержится или не содержится истина в этих текстах — это вопрос выбора. Если ты состоишь в Ордене, и руководство Ордена говорит, что истина содержится — ему виднее. Значит, содержится, даже если это телефонный справочник.

И вообще — быть адептом эзотерического ордена и соблюдать партийную дисциплину — это само по себе очень почетно, даже если бы Администрация не писала такие непереносимо звенящие хохотом серьезные тексты. Официальная переписка по делам ордена получалась просто великолепная — она была официальная до полного косноязычия, и вся просто напичкана аббревиатурами, которые украсили бы любой текст, не то что деловую переписку. Но самое необычное во всем было то, что эти термины что-то на самом деле значили! Вместе со всей иронией, материалы РоСД (ТМ) были совершенно серьезны.

Мне пришлось долго учиться, чтобы начать догадываться, как мало я понимаю. Например, в школе астрологии я узнала что Сатурн (бог, которого до того я представляла весьма смутно) — старик, который в частности отвечает за принцип ограничения, за влияние времени, длительности и преград. Всякий раз, когда я протестовала против обязанностей и подчинения порядку — я бунтовала именно против Сатурна. Чем больше человек сталкивается с ограничениями и с необходимостью подчиняться правилам, тем более проработанным называют астрологи его Сатурн. Известно, что у любого человека с возрастом Сатурн обязательно как-то прорабатывается — у пожилых людей Сатурн всегда проработаннее, чем у молодых. Время достаточно поработало над ними, им неизбежно пришлось что-то терпеть, чему-то подчиняться, останавливать себя там, где хотелось бы нестись вперед. Старые люди осторожнее и дисциплинированнее молодых. Их уже шибало неоднократно об острые углы, им уже доказали, что мир суровый и не терпит разгильдяйства. Эта суровость съедает изнутри: морщит лицо, проходит судорогой по телу, ощущается в каждом движении, ограничения входят в плоть и кровь. Эта мучительная угодливая улыбка, характерная для женщин около пятидесяти, будто говорит «Спасибо, спасибо, спасибо» всем, кто так добр, что вообще её замечает. Эта мрачность пожилых мужчин, совершенно запуганных, уже вообще не своих. В конце концов и раньше-то, в молодости эти глаза, губы, волосы были просто дадены человеку на подержание, но были хотя бы новенькие. Теперь уже они поизносились, сморщились, никуда не годны. Как должен себя чувствовать человек во в конец испорченном теле? У него одна дорога — только вперёд, к могиле. Ничего не светит уже ему. И он хорошо знает, в отличие от молодого: стоит ему отклониться от рисунка, выполнять который указывает строгая рука, и он тут же получит по полной программе, так, что ему станет ещё хуже. Лучше уже не отклоняться. И он послушно бредёт, в полусне, в тоске, брезгливо вздрагивая, ощущая свой расплывшийся живот, мёртвые зубы, гнилые лёгкие, тусклые глаза. Потом привыкает и к этому. Перестаёт замечать, что живёт, бредёт по привычному кругу, что-то даже радует его, как собаку радует ласка хозяина. Старый человек совершенно прав, погружаясь в мутный старческий сон: если бы он увидел свою жалкую жизнь ясными глазами, он тут же бы покончил жизнь самоубийством. Но старость приходит медленно. И незаметно. Сатурн — это Время. В руке у него коса.

Если человек отказывается усвоить рамки и ограничения, принять их внутрь, останавливаться самостоятельно — то Сатурн обязательно придет к нему снаружи. Ему поставят рамки, он столкнется с ограничениями, и его остановят — неизбежно и неумолимо, как свойственно Сатурну. И ему все-таки придется соблюдать ограничения. И его будут ограничивать до тех пор, пока он не научится делать это самостоятельно. В этом я убедилась, когда, взбунтовавшись против Сатурна, принципиально отбросив все правила и ограничения, я в конце концов обнаружила себя ограниченной физически — вязками, которыми усмиряют по-настоящему буйных. Сатурн пришел ко мне снаружи и проявился во всей своей силе и красоте — я потеряла даже то, что имела раньше. Мне стало нельзя делать значительно больше вещей. Правила, которым мне пришлось подчиниться, оказались гораздо более жесткими, чем те, против которых я бунтовала. Если я сделаю что-нибудь, что не понравится нормальному человеку, то он, если захочет, может в любой момент вызвать санитаров. Словом, меня насильно накормили ограничениями гораздо больше, чем если бы я сразу проглотила их сама. Это принцип Сатурна. Эта сила, с которой я боролось и которая меня одолела — была вполне вещественной, реальной и ощутимой…