Но в Вальпургиеву ночь я решила попробовать все магические средства, какие придумаю, особенно, конечно, марихуану — чтобы увидеть всех «наших», свою деревню. Я выкурила изрядный косяк и села изучать тексты АЧ и ЕП о салюте на смерть.

Под травой мне стало кое-что понятно: на самом деле между АЧ и ЕП объявлена война. АЧ избрал влажный путь — ничего не объяснять напрямую, — кружную дорогу к цели, неверные результаты, гниение, низвержение в пропасть южного полюса. ЕП наоборот выбрал сухой путь, путь огня, идти прямо к цели, утверждать существование настоящих вещей, прямо называя их, подъем к вершине полюса северного.

Я теперь слышала, что каждый из них (будто бы) говорит мне. АЧ говорит: «романтика — это пошлость, нет никаких великих любовей на земле, все идеальное на небе, здесь я не буду никогда восхищаться тобой, но буду тебе симпатизировать, я не буду мечтать о тебе, но буду опекать тебя, я не совершу никаких чудес, но буду надежным и точно таким же, какой я всегда».

А ЕП говорит: «я уничтожу этот мир, чтобы разрушить грань очевидного, я приду к тебе отовсюду, и каждую секунду буду с тобой — этим шмелем, этим ребенком, этой старухой, этим мужчиной. Я — Царь а ты моя Царица, смотри, мы владеем всей силой. Извивайся! Шипи! Преодолевай!»

И выходило, что они враждуют во мне: или длинный монотонный безнадежный путь или стремительный взлет на вершину — каждый предлагает свое. Я чувствовала так, будто они сражаются из-за меня, и сражаются насмерть. Это все, естественно, открылось под травой.

Затем я углубилась в Апокриф Иоанна. Я немного поняла общую идею, как Иалдабаоф сказал: «Нет богов кроме меня!» и сразу стало ясно, что, значит, есть и кроме него. Выкурила ещё косяк. Приближалась полночь.

Я встала перед зеркалом и попробовала расфокусировать зрение так, чтобы увидеть что-то в отражении. Простояла так, может быть, час или два, изображение прыгало и расплывалось, и уже не напоминало мне меня. Каждый раз, когда я пыталась вглядеться повнимательнее, я видела гримасу боли на белом лице. Я разговаривала с МН — рассказывала ей что-то, спрашивала ее, звала — и наконец эта вечная неудачная гримаса боли совпала с ее гримасой, то ли от солнца, то ли от жизни, которая у нее была на единственной известной мне фотографии. Он брала меня за живое. На какой-то миг я увидела это лицо с гримасой как чужое, любимое, долгожданное — ее лицо. Увидев ее, я улыбнулась, и сходство пропало.

Я устала. Зажгла благовония, свечу, и уселась на диван. Решила попробовать снова то самое упражнение по визуализации золотого шара, которое я считала необходимым делать ещё до ритуала пентаграммы. Я села, сгорбившись и закрыв глаза, и всё мучительно пыталась представить себе этот золотой шар, как он поднимается от ступней к коленям, когда почувствовала, что я в комнате не одна. Я испытала страх — и смущение. Я чувствовала присутствие прямо рядом с собой. Я не сомневалась, чье это присутствие. Я боялась повернуть голову, чтобы встретиться с ним взглядом. Особенно мне было стыдно, что я наврала — думала, что хочу встретиться со всеми, а оказалось на самом деле — только с ним. Я не могла пошевелиться и неподвижно смотрела вперед. Было довольно темно.

Вдруг справа я увидела какую-то рывками передвигающуюся тень — как будто кто-то шел, хромая. «Кайтесь, кайтесь теперь и дышите ладаном» — сказал торжественный и одновременно язвительный голос, кого-то ужасно напоминающий. Он ещё что-то сказал, я теперь забыла, а тогда помнила. Потом он спросил ехидно: «Может вам ещё свечку зажечь?» «Да, пожалуйста, зажгите» — ответил другой голос, надменный, рядом со мной. Какая-то фигура с длинными волосами прошла, раскачиваясь к столу и обратно, и стало светлее — я увидела, что на столе горит свечка. По идее раньше она тоже там была, но я ее не видела. В моей голове шумело много голосов. «Наконец-то ушел!» «Наконец-то он ушел!» — кричали вразнобой разные голоса «А кто это?» «А кто это был?» — каркали и мельтешили голоса. «Не знаю!» «Не знаю!», «Какой-то Ашет!» — отвечали где-то рядом. (Я тогда работала с Ашет-Филиппаки Пресс, есть такое издательство, это наверно оттуда, созвучно с и АЧ и с египетским богом Асетом).

Я сидела в полном ступоре неизвестно сколько времени, потом все-таки повернула голову. Никого рядом я не видела, но чувство присутствия не проходило. Я испытывала сильное желание, и знала, что ему про это известно.

Позже зазвонил телефон у изголовья, и дизайнер — или уже сам Робот? — стал говорить со мной. Я не помню, что я ему лепетала, кричала и пела, помню только ощущение огромного черного глаза, который вдруг открылся и посмотрел на меня. И тогда я исчезла.

А утром проснулась — был май, пели птицы, цвели вишни, жужжал шмель.

Я набрала номер дизайнера. Там был автоответчик: «Oh Jesus — you are the reason of the season — you are the reason of all the seasons!» — пел он бесшабашную песню. «Sorry, i can't answer you right now — so leave your message and i'll come back as soon as possible — with passionate love!»

Автоответчик был и через час, и через день, и через неделю. Потом он перестал работать. На письма дизайнер не отвечал, в ицк его больше не было. Я боялась, что он умер. «Мы убили его — вы и я.»

Когда я попала опять к компьютеру, то первое, что сделала — это записала слова того язвительного и торжественного голоса, который, как я поняла только утром, был голосом АЧ. «Кайтесь теперь, кайтесь и дышите ладаном» Я сделала отдельный файл на своей домашней странице и назвала его 133.html. 133 — это было любимое словечко дизайнера. Он говорил «это не 133 т» или «133 т» и отказывался объяснять, что это значило. Теперь, думала я, я никогда этого не узнаю.

Через пару часов мне пришло личное (личное!) письмо от ЕП.

Оно называлось: 133.html я тебя люблю.

Вы, наверно, не понимаете, что тут такого. Дело в том, что ЕП вообще ни к кому не обращался на ты.

Невозможно было себе представить, чтобы он вообще мог такое написать. Когда я через много лет рассказала про это АЧ, он, по-моему, так и не поверил, решил, что я что-то спутала или нафантазировала.

На самом деле есть одно правдоподобное объяснение: ЕП, видимо, был сильно пьян.