— Умер? Нет, он сейчас в Уолнат-Три, ему нужно немного подлечиться, но вообще у него крепкое здоровье.

Видя, что Руфус озадачен, Том пояснил:

— Гериатрическое отделение в Садбери.

— А, ясно.

— Он больше туда не возвращался, — сказала женщина. — Ноги его там не было. Он сильно переживал. Нет, однажды он туда вернулся, чтобы забрать свои инструменты, старую лопату и лункоделатель. Он отправился туда в пять утра, чтобы не тревожить обитателей, и осмотрел сад — его сад, как он говорил. Сад был погублен, все выгорело, сорняки цвели пышным цветом, лужайка превратилась в луг. Между прочим, это было в то жаркое лето, кажется, в 1976 году.

«Чтобы не тревожить обитателей», — мысленно повторил Руфус. Теперь он понял, чьи шаги слышал Эдам в то последнее утро. К тому же во дворе стоял «Юхалазавр», на веревке сушилось белье, выстиранное Вивьен. Он в гериатрическом отделении, старый садовник, но здоровье у него крепкое.

— «Медведь» в Синдоне, говорите?

Путаясь, женщина принялась объяснять дорогу туда. Руфус смотрел на нее, пока она, перегнувшись через прилавок, указательным пальцем рисовала схему на обложке «Радио Таймс». Нечто знакомое в ее движениях вызвало в его памяти красный велосипед, взбирающийся вверх по проселку, крепкие ноги, крутящие педали… Он так и не смог придумать, как выяснить у нее, она ли работала той почтальоншей, которая приносила налоговые уведомления и счета за электричество, а не выяснив, он не мог быть уверен.

Ехать в Синдон и искать там ресторанчик, чтобы пообедать, Руфус не собирался. Аппетита не было. Его не покидало ощущение, что он ничего не добился. Проблем только прибавилось. Проезжая мимо фермы «Питл», он подумал, что фермер, возможно, уже сходил в полицию. Они наверняка побывали у него, когда началось расследование. «Чтобы не тревожить обитателей», — эта фраза все вертелась у него в голове. Она превращала его в полнейшего простака, у которого хватало ума хоть на секунду предположить, что они могли прожить там два с половиной месяца незамеченными.

Сюда.

Руфус остановился у поворота на проселок. На указателе, на дубовой доске латинским шрифтом было написано «Уайвис-холл», а ниже — «Частная дорога». Неожиданно Руфус сообразил, что ни Эваны, отец и сын, ни женщина на Фер-Клоуз, ни почтальон, ни женщина, которая могла быть той молоденькой почтальоншей, в разговоре с ним ни разу не упомянули о кладбище домашних животных, о том, что там было найдено, и о полиции. Интересно, почему, спросил он себя, но ответа не нашел.

Примитивный страх помешал ему повернуть на проселок и поехать к дому. Не обладая от природы богатым воображением, Руфус вдруг живо представил, как его там ждет комитет по торжественной встрече в лице нынешних владельцев — Чипстэды, такая, кажется, у них фамилия? — полиции, естественно, той самой почтальонши, все еще восемнадцатилетней, инспектора по счетчикам, фермера, человека-коипу…

Через некоторое время Руфус поехал домой. Начался дождь, как и в тот последний день, день изгнания из рая. Он был точно такой же — сильный, с ожесточенными порывами ветра. Тот унылый дождь лил целыми днями после его возвращения домой, не давал выйти на улицу и вынуждал затаиться и молчать, не общаться ни с родителями, ни с братом и ждать, когда что-нибудь произойдет.

Как и сейчас, Руфус тогда ежедневно внимательно читал газеты, читал все, что было написано о младенце. Его напряжение росло, когда в газетах говорилось, что у полиции есть улика, а когда обнаруживалось, что они еще дальше от разгадки, его охватывало позорное облегчение. Руфус часто просыпался по ночам и спрашивал себя, вернется ли он на медицинский факультет, дадут ли ему такую возможность. Ведь на самом деле он ничего не совершил, он просто был там; однако он никогда не пытался обмануть себя и убедить в том, что его доли в общей вине, в общей ответственности нет. Ему никогда не приходило в голову нарушить ту клятву, что они дали друг другу, и увидеться с кем-то из них. Руфус не хотел их видеть, он хотел навсегда избавиться от них.

В то время Руфус даже не пошел на встречу класса из школы в Хайгейте. Он вообще стал избегать Хайгейта, иногда придумывал сложные маршруты объезда, чтобы не приближаться к Арчуэй-роуд, Норт-Хиллу и хайгейтскому полицейскому участку на углу Черч-роуд.

Эдам и Зоси ехали по Масуэлл-Хилл-роуд, которая, то понимаясь на холм, то спускаясь вниз, вилась между Квинс-Вуд и Хайгейт-Вуд. На перекрестке, где Арчуэй-роуд изгибается на север и превращается в магистраль А1, он повернул направо и стал искать, где припарковать «Юхалазавр». Найти место на Арчуэй-роуд оказалось нереально. Эдам не был здесь больше года, с тех пор как окончил школу, но маленький магазинчик антиквариата и подержанных вещей стоял там же, и в витрине он увидел объявление, предлагающее клиентам приносить на продажу свое серебро.

Эдам повернул налево, на Черч-роуд. Можно было бы свернуть на любую другую улицу, подумалось ему потом, но он предпочел Черч-роуд, причем несмотря на то, что сказала Зоси:

— На углу отделение полиции. Ты же не будешь парковать машину прямо напротив них!

— А почему бы нет? Мы не делаем ничего противозаконного. Ей-богу…

— Проезжай чуть-чуть вперед.

Эдам переехал на другую сторону перекрестка с Талбот-роуд. Он не хотел, чтобы Зоси шла с ним. В идеале он предпочел бы, чтобы она осталась в машине и ждала. В то время Эдам уже начал понимать, что больше всего хотел бы сохранить ее исключительно для себя, спрятать от всего мира и выпускать только в свое собственное общество, сделать Альбертиной для его Марселя.

Зоси подняла на него глаза, огромные, ясные и золотистые, детские и невинные.

— Знаешь что? Вон там Вью-роуд. За перекрестком с — как его там? — с Норт-Хиллом. — До этого она изучала автомобильный атлас. — Там Вивьен будет работать няней. Мы возили ее сюда, Вуф-Вуф и я.

— Да? — произнес Эдам, не заинтересовавшись.

Вот-вот, он не заинтересовался. Он радовался, что Вивьен уезжает, не мог дождаться, когда посмотрит вслед ей и Шиве, а вот куда Вивьен после этого поедет, его не заботило.