По вечерам они обычно отправлялись в паб или в питейный клуб, который обнаружили в Колчестере. Это заведение сильно отличалось от того, где у него была назначена встреча с Эдамом, который при иных обстоятельствах пересел бы с линии Виктория на Северную на станции «Уоррен-стрит», но сейчас согласился сойти на «Оксфорд-сиркус» и встретиться с ним в пабе недалеко от Лангам-плейс. Руфус не узнал бы его. Но так как в зале не было никого, кто подходил бы под описание, проблем с узнаванием не возникло. Борода исчезла — давно, как подозревал Руфус, — но обычно без растительности на лице мужчина начинает выглядеть моложе. Эдам же выглядел старше. Он выглядел изможденным и задерганным. Перед ним стоял стакан — не исключено, что это джин с тоником, но, скорее всего, «Перрье». Руфус не помнил, чтобы у Эдама был такой высокий лоб, но в следующее мгновение, едва не расхохотавшись, он сообразил, что дело не в высоком лбе, а в том, что за десять лет у него образовались залысины.

Руфус остановился у столика, и они посмотрели друг на друга. К удивлению Руфуса, Эдам покраснел, его лицо приобрело неровный темно-пурпурный цвет. Ни один из них не произнес «Привет!». Наконец Руфус сказал:

— Ну и ну, сколько лет, сколько зим. — И добавил: — Схожу за выпивкой.

Джин и тоник, тоника поменьше. Такой коктейль хорошо взбадривал. Руфус сел на стул, единственный свободный в заведении. В зале было накурено и жарко, в ровном гуле голосов то и дело слышался полуистерический смех — люди радовались, что на следующие четырнадцать часов избавлены от работы.

— Давай опустим все эти «как дела» и «как жизнь», — сказал Эдам, — если ты, конечно, не против. Все это формальность, ответы нам неинтересны.

Время не изменило его к лучшему, подумал Руфус. Когда-то это было просто грубостью, теперь стало принципом. Он лишь пожал плечами, потягивая джин и размышляя о том, что вся жизнь, приносимые ею боль, раздражение и стресс, — все это стоит первого глотка, который удается сделать только раз в день.

— Остальные со мной не связывались. Хотя я ждал. — Эдам переставлял стакан по столу, оставляя за собой влажные окружности, которые сплетались в цепочку. — Я думал, их волнует, что я скажу в полиции. Ну, то есть о них, назову ли их имена.

— А ты назвал их имена полиции?

— Нет, — ответил Эдам. — Нет, не назвал.

— Но они приходили к тебе? Допрашивали?

— Да, но я не назвал ни тебя, ни кого-то другого.

— Ясно.

Хотя ясно Руфусу не было. Он испытал непередаваемое облегчение, то самое, которое испытывает человек после того, как понял, насколько сильна была его тревога. Он поймал себя на том, что впервые с прихода в паб внимательно разглядывает Эдама, его уставшее лицо с грубой, покрасневшей кожей, с отодвинувшейся к темечку линией волос, с темными кругами под глазами, с уголком рта, дергающимся в тике. И у него возникло странное ощущение утраты, разрушенного прошлого, разрушенной и растраченной дружбы. В нем поднялась такая ярость, что ему захотелось смахнуть стакан на пол, опрокинуть стол, смахнуть стаканы на соседнем столе, перевернуть соседний стол и вообще разгромить паб. Однако он, как всегда, взял себя в руки.

— А почему? — спросил он.

— Я сказал им, что не жил там. Ну, они спрашивали, жил ли я там; я ответил, что нет, один раз приехал на неделю или две. — Эдам посмотрел на Руфуса и отвел взгляд. — Мы все же были там. Они не спрашивали, был ли я один, поэтому я ничего не сказал. Они спросили, жила ли со мной девушка, и я ответил: нет, конечно, нет.

Руфус не смог сдержать улыбку.

— Это не смешно. Господи, это совсем не смешно.

— Все в том или ином роде смешно, — сказал Руфус.

— Ты еще выпьешь?

— Естественно, я еще выпью. Я не сильно изменился. Это джин с чем-то. Мне плевать, что они льют в него, мне это не важно.

Эдам вернулся с одним стаканом, для Руфуса. Наверное, с ним очень неудобно жить, подумал Руфус.

— Полагаю, ты женат?

— Да. А ты?

— Да. — Они не собирались говорить об этом, все это относилось к частной жизни — теме, которую следовало избегать. Поэтому Руфус немного удивился, когда Эдам сказал:

— У меня есть дочь.

— Вот как? Не могу представить тебя с детьми.

— Большое спасибо, — недовольно произнес Эдам. У него на переносице появились две складки, да и весь лоб сморщился. Казалось, он затаил дыхание. Выдохнув, он выпалил: — В общем, мне, наверное, придется в ближайшие дни, до выходных, сходить в полицию и написать заявление. Нет, не наверное. Я пообещал, что приду.

— Если ты уже ответил на их вопросы, значит, это уже не будет так страшно, да?

Эдам тоном раздраженного школьника сказал:

— Это для тебя все не страшно. Тебе не надо давать ложные показания, а ведь все к этому и идет. Одно дело болтать с приятелями в общаге, и совсем другое — подписывать ложные показания. Мне удалось не впутать тебя — пока.

Руфус не верил в альтруизм.

— Если бы ты упомянул кого-нибудь из нас, это все равно не помогло бы тебе. Если ты будешь держаться того, что им сказал, они успокоятся. Почему бы нет? Они вышли на тебя только потому, что ты являешься одним из прежних владельцев дома. Они точно так же будут допрашивать тех, кому ты продал дом.