Не менее загадочной для непосвященных была социологическая ученость в отношении деревни. Так, далеко не все землепашцы и сеятели заносились в категорию «крестьян». Речь не о кулаках, этим в партии делать вообще было нечего, по идее. Но вот их наемные батраки или же трудящиеся на нивах государственных совхозов имели возможность возвыситься до самой престижной категории «рабочих», в то время как односельчане, облагораживавшие нелегким трудом поля в колхозе, в коммуне, а тем паче собственный надел, по расписанию Цека оставались в «крестьянах» [792] .

Как можно догадаться из этой социологической премудрости, главным критерием, по которому определялось социальное положение коммуниста, являлась не профессия, не род занятий, а то, насколько в общественном разделении труда данный человек был зависим или самостоятелен, насколько он был свободен в распоряжении продуктами собственного труда. Иначе говоря, партаппарат в первую очередь интересовала привязанность человека к стихии свободного рынка и то, насколько велика была желательная степень его закрепощенности в системе универсального государственного хозяйства.

Подобная замысловатая инструкция, тем более предназначенная для низового аппарата, влекла за собой тучу разъяснений и примечаний, которые в свою очередь требовали еще больших усилий для понимания. Так, в одном из примечаний буквально говорится следующее: «Социальное положение коммуниста, т. е. его положение в производстве — основная профессия, дающая средства к существованию, не должно смешиваться с тем занятием или работой, которую коммунист ведет в данный момент, в данное время» [793] .

Следовательно, надо понимать, зарабатывание средств к существованию, профессия — это одно, а выполняемая работа — это нечто иное. Парадоксальная формулировка, которая, очевидно, доставила немало хлопот низовому партактиву. Между тем, в этой кажущейся бессмыслице сошлись альфа и омега партийной социальной премудрости, сфокусировались общественные противоречия переходного периода, которые стали объективным источником двойной бухгалтерии в партийных документах.

Для того, чтобы уяснить это, очень важно отметить, что социальное положение коммуниста и его настоящий род занятий представляли собой не только разные, но порой удаленные на огромное расстояние понятия. Как растолковывалось в той же инструкции, если коммунист долгое время работал на заводе слесарем, а при соввласти стал директором этого завода, то по социальному положению он является рабочим, а по роду занятий — служащим. Но хорошо, если только директор завода, революция преподносила еще большие сюрпризы. Например, Клим Ворошилов в начале 1926 года в период борьбы сталинцев с «новой оппозицией» поехал в Ленинград, к питерским рабочим и «аккредитовался» там не как наркомвоенмор и член ЦК партии, а как свой брат-пролетарий. Настоящие рабочие, разумеется, чувствовали всю фальшь подобного маскарада и не принимали ее. Ворошилов в Ленинграде провалился.

Также примечательно, что любопытный пассаж о «профессии» и «работе» пропал из очередной редакции инструкции от 15 декабря 1926 года. Но двойная бухгалтерия оттого не исчезла, напротив, она превратилась в тройную. Редакция 1926 года содержала предупреждение, что социальное положение не надо путать с социальным происхождением [794] . В итоге, наряду с уже известными «социальным положением» и «родом занятий» полные права обрело «социальное происхождение».

Действительно, та переломная эпоха нередко демонстрировала образцы многоликости своих типажей, как, например, популярный М.И. Калинин — выходец из крестьян, по социальному положению рабочий, ну а по роду занятий, надо полагать, служащий. Три строки и четыре колонки, в которые обязано было умещаться все социальное разнообразие партии, на деле представляли богатейшие возможности для манипуляций и декорирования официальных отчетов. Однако, как известно, большие преимущества всегда влекут за собой и маленькие недостатки. По всей видимости, двенадцатиклеточная арифметика оставалась еще слишком сложной для низового актива и служила источником путаницы, в результате чего даже сам аппарат не мог получить должного представления о реальном положении дел. Оставалось только уповать на объективный процесс совершенствования социальной структуры общества, так сказать, продвижение к одноклеточному, бесклассовому идеалу, который совершался буквально на глазах. В очередном постановлении ЦК ВКП(б) от 13 марта 1928 года «Об определении социального положения коммунистов, принимаемых в партию» уже исчезли «прочие». В отношении тех, кто не мог быть отнесен ни к одной из трех оставшихся групп, должен был просто отмечаться тот конкретный вид трудового поприща, на котором они подвизались до вступления в партию (кустарь-ремесленник, домохозяйка, учащийся, нет профессии).

Подобное полуграмотное нормотворчество, заключавшее в себе неистощимые возможности для недоумений над аппаратной мыслью и эпистолой, на самом деле являлось отражением очень серьезного и нужного процесса формирования новой общественной пирамиды, в котором главная роль принадлежала партийным институтам. Поэтому в партийных постановлениях можно было неоднократно встретить строжайшее указание Цека: «Социальное положение принимаемых в партию определяется ячейкой и утверждается парткомом» [795] .

Для того, чтобы избежать ошибок и злоупотреблений в столь важном, определяющем всю дальнейшую карьеру коммуниста деле определения социального положения, оно подвергалось тщательному регламентированию. Вначале каждая инструкция тащила за собой десяток страниц убористого текста с перечислением рабочих, крестьянских и учрежденческих профессий, откуда с любопытством можно было узнать, что среди металлистов имелись такие особые специальности, как болторезы, винторезы и гайкорезы, а у текстильщиков — банкаброшницы. Затем совершенствование регламентации повлекло за собой то, что, например, в инструкции 1928 года в тексте партийного документа при определении понятия цензовой промышленности можно было наткнуться буквально на следующее: «За помольную единицу считается размольный постав (жернова всякого размера или вальцевой станок при всяком числе валов)» [796] .

В конце концов, инструкции уже отказывались принимать в себя разнообразные технологические детали индустриального производства, которые должны были служить партячейкам надежным руководством в отделении овец от козлищ. Компромисс между здравым смыслом и потребностью тщательной регламентации был найден в 1928 году, когда трудами Статотдела ЦК увидело свет замечательное издание, целая книга под названием «Словарь занятий лиц наемного труда», в «столбцах» которого по возможности наиболее полно был очерчен круг нового благородного сословия, из которого аппарат черпал надежные кадры для партии.