— Вам бы постричься, еще хорошо бы раздобыть штаны. Лучше джинсовые, они стройнят, — подал он сочувственный совет, сомневаясь в душе, что козлоногому выйдет от его слов хоть какая польза.

Пан недоуменно уставился на Яромира неоновыми глазищами, словно впервые услыхал и про штаны, и про гигиенический уход за волосами, и так созерцал безмолвно его особу, наверное, целую минуту. Потом почесал правый рог, хмыкнул и скорбно произнес:

— Штаны не помогут. Мне бы новый пруд. Или хотя бы ручеек. — Он указал когтистым пальцем на бесприютную лужу позади пня. — Пересыхает. От забвения. Сижу один. Лягушки и те ушли. — Пан горестно хлюпнул длинным нечистым носом, вытер липкую юшку концом растрепанной бороды.

— Можно выкопать колодец, а оттуда насосом. Хотите, я раздобуду пару лопат? За несколько недель вдвоем управимся. — Яромиру не очень улыбалось предаваться дежурными ночами ручному труду, но и Пану в этот момент он сочувствовал от души. — Вы только тигра придержите. Я, знаете ли, ничего не имею против крупных хищников, тем более из вымирающих видов, но все же, здесь не зоопарк.

— Тигр чужой. Дионисий, фат и хлыщ, потерял. Аккурат до эмиграции. Теперь животное рыщет бесприютно. — Пан отложил в сторону на край пня свою неказистую дудочку, разоткровенничался с любезным и заинтересованным собеседником: — Колодец копать неперспективное занятие. Высохнет все равно. Сижу и печалюсь. Нимфы мои — сучки. Ручеек им подавай. А бесплатную путевку в Шампань не хо-хо? — Козлоногий сделал весьма непристойный жест в сторону высоких сорняков. — Простите, что давеча вас напугал. Тут озвереешь. Поневоле.

— А вы почему не эмигрируете? — задал вопрос инженер, скорее ради поддержания ритмичного течения беседы, ибо об ее сути он не имел ни малейшего представления.

— Кому я нужен? — Пан покачал кудлатой головой, отчего во все стороны полетела колючая травяная шелуха. — Дионисий, блудодей, подался на чилийские виноградники, теперь гонит суррогат и не стыдится. Еще ставит свое тавро. Сатиры, те в американском Голливуде. Живут в заброшенных декорациях от «Кинг-Конга», пугают туристов. Последняя вакханка забеременела и сбежала с оборотнем-удодом в Девять Рек. А про меня забыли.

— Сатиры, вакханки… — задумчиво повторил вслед за козлоногим перечень его несчастий Яромир. — Прямо мифология какая-то.

— Мифология и есть. Хорошо нам жилось в Элладе. — Пан мечтательно и вдохновенно обратил неоновые очи горе. И тут же с нескрываемым озлоблением поведал случайному своему собеседнику: — Пока не пришли святые угоднички. С крестами. Дали по шее и велели выметаться. Скитались мы бездомные, там, сям. Спасибо, Антиох Андриан, тутошний мэр — добрая душа, приютил.

— Ага… — единственно нашелся что сказать Яромир. Да и что тут скажешь? — И как же дальше с вами будет?

— Ничего особенного. Можно бродяжить, в аккурат наладится, земля-то круглая. Или отправлюсь к Анастасу на погост. До поры. Пока не воскресну. — Пан неожиданно, в вихревом движении, будто игрок в гольф при дальнем прицеле, взвился с пня, после, обернувшись, гневным жестом зашвырнул подругу-свирель прямо в самую середину лужи. — Устал я. Пойду, — вместо прощания сказал он и ловко запрыгал по высокой траве в репейниковую чащу.

— Погодите, я хотел спросить! — закричал козлоногому в сутулую спину Яромир. — Это очень важно.

— Ах, не важно! — на бегу отмахнулся от него Пан. — Делайте с вашим заводом что хотите. Вы же человек! Вам все можно!

Обескураженный, Яромир вернулся в подсобку. Царь Обезьян к этому времени успел выдуть целый кофейник и извести в свою пользу добрую половину сахарницы. И теперь явно намекал инженеру, что хорошо бы сходить на двор к старой колонке за водой. О продолжительном более обычного отсутствии своего друга на служебном обходе он ни словом не обмолвился. Яромиру, напротив, желалось поговорить о добытых впечатлениях, поэтому, дабы задобрить Ханумана, он безропотно выступил в роли водоноса.

Из сонно-стылых недр заводского корпуса доносилось знакомое шуршание. Барабан все еще висел у Яромира через плечо, пришлось постучать для острастки. Набрав полное ведро воды, инженер еще несколько мгновений постоял у колонки, наблюдая стремительный исход напуганных клочковатых теней в сторону пограничных огородов.

— Надо решаться, ох, надо, — повторил сам себе Яромир, заглянул от чувственного расстройства в глубь ведра.

Лунный свет, отраженный от мягко колышущейся водной глади, обозначил едва узнаваемо его облик. Смутно видневшееся в пробежавшей ряби, изображение не желало льстить своему хозяину: будто бы всклокоченные нарочно, давно не стриженные волосы на его голове диким черным нимбом обрамляли вытянутое от тревог лицо, глазницы словно были пусты, как у покойника, ни проблеска, ни цвета, лишь мертвые провалы на черепе. Еще секунду, и померещилось — из каждой прянул червь. Яромир отшатнулся прочь, позабыв, что обманная вода — в ведре, а полное ведро — в его собственной руке, вывернул нечаянно большую часть содержимого себе на ноги, еще и оступился в набежавшей луже. Пытаясь спасти остальное, он поскользнулся, плюхнулся на мягкое заднее место; коварно взлетевшее вверх, уже пустое ведро, со звоном стукнуло инженера по лбу.

Мокрый и злой, Яромир вернулся в подсобку.

— А где вода? — коротко, против обыкновения, вопросил его Хануман, от удивления при виде воротившегося приятеля у Царя Обезьян невоспитанно отвисла нижняя клыкастая челюсть.

— В трубе, — крайне нелюбезно отрезал Яромир, с грохотом закинул в угол порожнее ведро. — Чтоб ему пропасть!

— Зачем во всем винить предмет, когда в уме порядка нет? — Хануман, опомнившись несколько, перешел на привычную для него языковую модель. — На то и нужен другу друг, чтоб на себя принять недуг.