— Я сию минутку.

И надел калоши, пальто и кепку.

В тамбуре его ждали два человека. Буршин вышел к ним и негромко, стараясь придать своему голосу твердость, сказал:

— Извините, я не расслышал: вам кого?

— Буршина, — сказал один молодой человек и зажег электрический фонарик. — Мы из уголовного розыска...

— Я Буршин, — сказал Буршин. — Что вам будет угодно?

— Будьте добры, — сказали оба молодых человека почти одновременно и притронулись к его рукавам.

Буршин покорно поднял руки. Его обыскивали. Он говорил растерянно:

— Не понимаю: в чем дело? Я не спросил у вас даже документов.

Документы ему были показаны. Сотрудники розыска вошли в квартиру и начали обыск.

Буршин отдал бы все, чтобы сейчас не зажигали свет в его квартире. Он безропотно пошел бы под расстрел, лишь бы дети не знали о его позоре. Он сделал бы что угодно. Он ведь нарочно оделся и вышел в тамбур, чтобы никто не услышал его разговора с сотрудниками розыска.

А сейчас проснулись все — жена, дети, зять.

В квартире шел обыск. В шкафу звенела посуда, посторонние люди перебирали в сундуке вещи, заглядывали под кровать, перебирали даже землю в большом цветочном вазоне.

Буршин в пальто и в калошах сидел на кровати и мрачно смотрел в пол. Сын подошел к отцу и растерянно спросил:

— Что это такое?

— Это недоразумение, Ваня, — ответил отец, не подымая головы.

Сын удивленно переспросил:

— Недоразумение?

— Вы поедете с нами, — сказали Буршину.

Он, кряхтя, поднялся с кровати и, по-стариковски шлепая калошами, пошел к выходу. Он был растерян. Он был стар. Он был глубоко несчастен.

Но в машине, на свежем воздухе, он вдруг окреп, собрался с мыслями. Перестал на какое-то время быть отцом, который любит своих детей. Снова стал вором-профессионалом, который знает, как вести себя на допросах, и которого ничем не удивишь.

Жур ждал его в уголовном розыске.

Перед Журом на столе лежало несколько фотографий Буршина. Буршин в молодости — в котелке, в красивом костюме, с тросточкой. Буршин в советское время, в годы нэпа, — в котиковой шапке, в длинной дохе.

Жур извлек в эти дни из архива много «дел», в которых были описаны и манера Буршина и его способ вскрывать шкафы.

Это Буршин всегда на месте преступления оставлял какие-то нелепые инструменты, не имеющие никакого отношения к взлому, но нужные, вероятно, для того, чтобы запутать преследователей. И всегда, для особого воровского шика, он любил выкинуть эдакий фортель — посмеяться над сторожем, положить в разрушенный шкаф арбуз, или сайку, или кусок колбасы.

Жур допрашивал его когда-то в Сибири. И вот довелось встретиться во второй раз.

В комнату вошел высокий пожилой человек в мохнатой кепке и в теплом поношенном пальто.

Жур пригласил его сесть.

— Ну-с, Егор Петрович, здравствуйте...

— Здравствуйте, — сказал Буршин и сел.

— Гора с горой, — улыбнулся Жур приветливо, — как говорится, не встречаются, а люди — они обязательно встретятся. Что это вас не видать было, Егор Петрович?

Буршин ответил что-то невнятное, пошевелился на стуле. Потом сказал:

— Закурить разрешите?

Ульян Григорьевич подвинул ему портсигар.

— Курите...

Но Буршин не притронулся к его папиросам, сказал:

— У меня свои...

И вынул из кармана коробку трехрублевых папирос «Дели».

Эти папиросы были единственной покупкой, какую он сделал самостоятельно на украденные деньги.

Из восьмидесяти тысяч он лично истратил всего три рубля.

Жур достал с подоконника бутылку с кефиром, открыл ее, налил в стакан.

Как бы извиняясь, он сказал:

— У меня с желудком что-то такое. Я постоянно в это время кефир пью... А вам, Егор Петрович, чайку заказать?

— Пожалуйста.

— А может, кушать хотите? Бутерброды можно.

— Нет, спасибо, — сказал Буршин, — я ночью ничего не ем. Чаю — это другое дело...

Подали чай.

Ульян Григорьевич размешал ложечкой кефир в стакане, отхлебнул немного и, хитро прищурившись, посмотрел на Буршина.

— Постарели, Егор Петрович... А? Седина...

— Немножко, — сказал Буршин, наклонившись над стаканом. — Да и вы, гражданин начальник, не помолодели...

— Это верно, — согласился Ульян Григорьевич. — Годы не те...