— Пей, пей сок, — возвращается из-за перегородки Ева и, поднимая с табуретки стакан с соком, протягивает Михасю. — Сейчас тебя перевяжу. Потом буду кормить. Ты не думай, что я забыла тебя покормить. Нельзя сразу. Допей сок. Яички всмятку любишь?

— Мне все равно.

— А это что ты смотришь? — замечает Ева, как пристально Михась рассматривает снимок. Но его не снимок интересует. Он просто делает вид, что интересуется снимком, чтобы не смотреть на Еву. Ему почему-то сейчас, вот в эту минуту, неприятно смотреть на нее.

Ева берет журнал:

— Это очень смешная фотография. Написано, что часы-ходики являются предметом роскоши в России, что в России самые элементарные бытовые вещи являются предметом роскоши...

— Если у них много роскоши, так зачем они сюда шли?

— Вот они и пишут, что в России очень богатая земля, богатые недра, но народ еще очень некультурный, ленивый, и большевики не могут...

— Немцы очень много могут, — презрительно перебивает Михась. — И очень культурные. В деревнях, рассказывают, они прямо при наших женщинах снимают штаны и тут же оправляются. Не стесняются нисколько, такая культурность...

— И ты не стесняйся, Михась, — улыбается Ева. — Не думай, что я женщина. Давай снимем рубашку и брюки. Я все-таки должна тебя осмотреть. Для тебя я не женщина...

Что-то есть обидное для Михася в этих словах. Но он молчит. Ева сама расстегивает его одежду. И опять от прикосновений ее, таких уверенных, ловких, исходит что-то бесконечно приятное, что не позволяет Михасю сопротивляться, что как бы обессиливает его и в то же время наполняет силой. Нет, он не может осуждать Еву за то, что она откуда-то достает эти немецкие журналы, интересуется их немецкими побрякушками, как говорил Василий Егорович. Он, Михась, сейчас всем обязан ей, он у нее, может быть, в неоплатном долгу. И все-таки...

— Мне, я теперь думаю, удалось бы спасти Феликса, — говорит Ева, накладывая повязку на колено Михася. — Я даже почти уверена, что спасла бы его, если б не начался бой. Мне не сразу удалось подойти к сторожке.

— Какой бой? — удивился Михась.

— Хотя — да. Ты ведь ничего не знаешь. Мы тоже не сразу поняли, что произошло, откуда появились немцы. Мне это вчера на похоронах рассказал Сазон Иванович Кулик. Ты знаешь Сазона Ивановича?

— А что он рассказал?

— Он рассказал... Кстати, он спрашивал, по-моему, про тебя. Он сказал, что к вам, то есть к нам, к Василию Егоровичу, должен был прийти один хлопец. Пришел ли он?

— А вы что сказали?

— Мы сказали, что ничего не знаем. А ты уже был у нас в подполье...

Михась даже привстал на кровати, хотя Ева перевязывает ему колено и шевелиться нельзя.

— Значит, вы что же, не доверяете этому... Сазону Иванычу? Вы что, считаете, что он подозрительный? Боялись, что он выдаст меня немцам?

— Подожди, — ласково, но решительно Ева заставляет своего больного снова лечь. — Подожди. Мы никого не подозреваем. Просто мы не знали, как будет лучше. Софья Казимировна никому не велела говорить, что ты у нас. Хотя мы еще не знали, выживешь ли ты. И я даже сейчас не верю, что ты сегодня открыл глаза, что ты такой молодец. — Она вдруг гладит его по голове. — Молодец! А Сазон Иванович, по-моему, очень хороший человек. Он и попа привез. Правда, он сам говорил, что это не настоящий поп, бывший счетовод из Заготсырья...

Михась мгновенно вспоминает черную фигуру, которая перешла дорогу, когда они с Сазоном Ивановичем уже подъезжали к Жухаловичам. Сазон Иванович тогда плюнул, чтобы плохая примета была недействительной.

— А зачем же нужен был поп? Василий Егорыч был партийный...

— Что же, по-твоему, мы немцам должны были сообщить, что он партийный? Всех теперь хоронят с попами, кто заявляет о смерти и заказывает гробы. Попу заплатил Сазон Иванович...

Михасю вспомнилось, как пели попы, когда он лежал в подполье. Значит, они в самом деле пели.

В его сознании, все еще несколько замутненном, сплеталось то, что было в действительности, с тем, что пригрезилось.

— А полицай Шкулевич Микола к вам приходил?

— Приходил, приходил, — говорит Ева. — Ты знаешь его? Он очень боялся, что пропадет его мотоцикл, который здесь был у Василия Егоровича. И еще больше боялся, я это заметила, что на него тоже нападут партизаны...

— Какие партизаны?

— Вот я тебе об этом и рассказываю. А ты меня все время перебиваешь. Мне это самой на похоронах рассказал Сазон Иванович. Ты его знаешь?

— А что он рассказал?

— Ты мне не ответил. Ты знаешь Сазона Ивановича?

— Слышал про него, — отвечает Михась после некоторой паузы. — Так что он рассказывает?

— Он рассказывает, что немцы на мотоциклах подъехали к сторожке не потому, что там Василий Егорович работал. Я сама сначала была уверена, что кто-то донес. Я думала, что кое-что пронюхал этот вислоухий Шкулевич. Я сама бы застрелила его...

— Застрелила?

— Ну да, застрелила бы, — кивает Ева. — Просто убила бы как собаку. Но он, оказывается, ни в чем не виноват.