— А Эрика убили у часовни. Он ехал третьим в колонне. Он хотел развернуть мотоцикл. В это время его убили.

Михасю абсолютно все равно, где убили этого Эрика. Убили и убили. И спасибо, что убили. А Ева зачем-то рассказывает подробности.

— Ну кто это мог видеть, как это было? — почти раздраженно говорит Михась. — Никого же здесь не было...

— Мне рассказывал это один полицейский. А ему рассказали немцы. А Эрика многие знали в Жухаловичах. Его команда тут давно, почти с прошлой зимы. И он был известный танцор...

— Значит, свое оттанцевал. Пусть не жалуется. Мы его не звали на танцы, — хмуро говорит Михась. — Будет время — и остальные оттанцуют...

Михась обозлен. И не на Эрика какого-то, а на Еву. Зачем она все это ему рассказывает? Неинтересно это все Михасю.

Они подходят к сторожке. Стены ее, каменные, сохранились. Вырвало только крышу, и она — железная, куполообразная — повисла сбоку, как огромная шляпа.

Внутри сторожки образовалась глубокая воронка — глубже той ямы, что была. Завалило кирпичами и землей и верхнее горно и верстак.

Ева не рассказывает, где лежал Василий Егорович. И Михась не спрашивает. Не хочет спрашивать. Обходит сторожку. Останавливается у горбатой горы из досок.

— А я где был?

— Вот здесь, почти в самом центре, — показывает Ева и поднимается на доски.

— Значит, здорово меня шарахнуло.

— Мягко говоря, — добавляет Ева.

— Это и вытащить меня было трудно.

Михась больше не может сердиться на Еву. Опять подходит к сторожке. Останавливается у пролома двери. Дальше не пройдешь.

— А это, — говорит он, — ерунду вы немцам рассказываете, будто мина или снаряд попались в железном ломе. Немцы тоже не дураки. Поймут, что это ерунда. Если считать, что тут сработала мина, то она была очень большая и глубоко прикопанная. Значит, по-другому говоря, сторожка была заминирована. А кто и зачем ее заминировал — это уж вы не обязаны знать. Здесь же воинские части стояли. Батарея была. Вот о чем надо говорить. Это уже походит на правду. И вы тогда тут ни при чем...

Михась оглядывает место взрыва как специалист, как человек, которому не однажды приходилось производить и не такие взрывы. На какое-то время он даже забывает всю скорбную сущность происшедшего. Хотя этого забывать нельзя.

Ева трогает его за локоть:

— Все-таки я свинья, что повела тебя сюда. Ты, наверно, устал?

— Нет, — мотает головой Михась, хотя он действительно устал. Но ему приятно в то же время, что он прошел, смог пройти такое расстояние. И еще хватит сил дойти до дома.

Они возвращаются к дому очень медленно.

— А где похоронили Василия Егорыча и Феликса?

— Покажу, — обещает Ева. — Но я надеюсь, ты не пойдешь сейчас на могилы?

— Не пойду. Не к чему сейчас туда ходить.

Михась говорит теперь совсем не так, как говорил еще несколько дней назад. В тоне голоса, в выговаривании слов появилась замедленность, которая как бы взрослит его.

Почти у самого дома Ева показывает место, где схоронили Василия Егоровича и Феликса. Оно на взгорье напротив дома, по ту сторону узкой дороги.

Могил отсюда не видно. Но Михась останавливается и смотрит в ту сторону, где могилы. И тотчас же слышит веселую, какую-то подрагивающую музыку.

Музыка эта раздражает его. Он оглядывается на Еву.

— Это в офицерском кафе, — прислушивается к музыке Ева. — Да, Михась! Я чуть не забыла. У меня в кармане, — я их все время ношу, хочу отдать, твои часы и твой аусвайс.

— Часы я дарю по случаю... по случаю дня рождения.

— Что ты. Во-первых, это мужские часы, а во-вторых — ну зачем?

— Затем, что я ухожу... Хочу оставить на память. И сегодня — день рождения...

— Ты же не сейчас уходишь?

— Не сейчас, но скоро...

— Нет, я не могу взять часы. Они тебе самому будут нужны.

— Я себе еще достану, — будто угрожает кому-то Михась, глядя в сторону могил. — Новенькие достану. Был бы только я, а я достану...

— Нет, я не могу, — берет его за руку Ева, крепко держит и пристегивает ему часы. — Это — на счастье.

Михась вдруг вспоминает Клавку. Где-то далеко она, когда-то давно-давно он разговаривал с ней. И она тоже говорила — на счастье. Может быть, действительно и Михась — счастливый...

— А аусвайс у тебя плохой, — говорит Ева. — Особенно печать странная. Опасно даже кому-нибудь показывать. Я работаю в городской управе машинисткой. У меня есть знакомые. Я попробую завтра, может, удастся что-нибудь сделать. Может быть, я достану тебе хороший аусвайс. Посидим? показывает она на завалинку у дома.