Шрифт:
— Что это за причина? — с любопытством спросил живописец, ожидая услышать какую-нибудь невероятную глупость.
Монжёз открыл было рот, но вовремя вспомнил, что кучер может его услышать. Тогда он наклонился к уху Либуа и прошептал:
— У моей любезной супруги ни на грош нет темперамента.
— Вот как! — воскликнул живописец.
Потом, вспомнив слова маркиза, спросил:
— Не об этом ли недостатке ты упоминал сегодня утром?
— Без сомнения! Она лед, настоящий лед, мой друг. Понимаешь теперь, насколько смешно бояться отмщения?
Ответ маркиза вывел живописца из себя.
«Какой подлец! — подумал он. — Мне следует отбить у него и любовницу, и жену».
V
В эту минуту коляска, повернув за угол замка, остановилась у невысокого парадного подъезда. В ста метрах от старинного здания, на лужайке между двумя рядами столетних каштанов, сидели в тени две особы. При появлении экипажа они встали с мест и направились навстречу прибывшим.
— Вот и госпожа Монжёз, — объявил маркиз.
— А кто этот господин? — спросил Либуа.
Маркиз рассмеялся:
— Это же Морер, ее доктор! И как жене удалось удержать этого медведя?!
Либуа стал рассматривать госпожу Монжёз. После недавних рассказов маркиза он ожидал увидеть слабое, субтильное, бесстрастное создание, а вместо этого увидел высокую, прекрасно сложенную молодую женщину, полную задора и энергии, с черными сверкающими глазами.
«Если эта женщина — лед, то она мастерица обманывать», — подумал он.
— Представляю тебе, моя милая, — обратился к жене маркиз, — моего друга Поля Либуа, художника, о котором я говорил тебе на днях. Он был так любезен, что специально приехал в Кланжи нарисовать твой портрет.
После такого представления маркиз приблизился к жене и промолвил:
— Теперь, когда я вас познакомил, поцелуй же меня, Лоретта. Мое отсутствие показалось тебе очень долгим, да, моя милая?
При такой фамильярности во взгляде маркизы вспыхнул гнев. Она сделала вид, что не расслышала о поцелуе, и уклонилась от него. Однако поспешила ответить мягким, дружеским тоном:
— Разве ты не замечаешь господина Морера, мой друг?
— Конечно, я вижу нашего дорогого доктора и очень счастлив, что могу пожать ему руку, — отозвался Монжёз. — Надеюсь, вы останетесь с нами обедать, — обратился он к Мореру.
Подмеченного взора, поцелуя, от которого уклонились, мягкого, но неискренне звучавшего голоса — всего этого было достаточно художнику, чтобы убедиться: маркиза де Монжёз не питала к супругу всепоглощающей любви, которой тот хвастался.
«Любовница принимает его с объятиями более страстными, чем жена», — подумал он, вспомнив встречу прекрасной незнакомки и маркиза.
Если Монжёз и ошибся насчет привязанности к нему жены, то он сказал чистую правду, назвав доктора Морера красивым мужчиной. Высокий, хорошо сложенный, изящный брюнет, Морер показался Либуа настолько привлекательным, что у него невольно зародилось подозрение.
«Не любовник ли это маркизы?» — задавался он вопросом.
Ему вспомнилось все то, что маркиз говорил об угрюмом характере доктора, о его глубокой печали, о мрачной озабоченности, которая, казалось, не покидала его ни на миг и которую маркиз приписывал угрызениям совести.
«Действительно, на его лице нет и следа веселости. У него похоронный вид», — решил Либуа.
Его воображение разыгралось, и при воспоминании о том, что рассказывал маркиз про холодность, с которой доктор принял известие о самоубийстве отца маркиза, Либуа подумал: «Не был ли Морер прямой или косвенной причиной смерти?»
Пока все эти мысли мелькали в голове художника, Морер ответил на приглашение маркиза.
— Никак не могу, — нерешительно произнес доктор, избегая взора маркизы, которая, безмолвная, неподвижная, с плотно сжатыми губами, не спускала с него глаз.
«Неужели она и вправду невзлюбила его?» — подумал наблюдавший за ними художник.
После минутного молчания Морер прибавил:
— Я даже попрошу у вас позволения немедленно оставить вас, потому как должен уехать, а приготовления к отъезду еще не окончены.
— Как вам угодно, — уступил маркиз.
В эту минуту приблизился слуга.
— Что нужно? — сухо спросил маркиз, делая несколько шагов навстречу лакею и таким образом отдалившись от доктора и госпожи Монжёз.
Между тем доктор низко поклонился маркизе, которая также ответила ему поклоном.
«Решительно, они терпеть друг друга не могут!» — подумал живописец при виде этой холодной вежливости.
Вдруг он насторожился. Губы маркизы зашевелились. Она тихо произнесла два или три слова. Либуа инстинктивно перевел взгляд на маркиза, чтобы понять, заметил ли он что-нибудь. Но маркиз слушал лакея. Тот доложил: