— С Маяковским тоже история темная. Это семейство Брик, которое, как известно, активно сотрудничало с ЧК, история в Париже, где Маяковский жаловался на «советскую жизнь», потом странное самоубийство… Впрочем, не только поэты были охвачены революционным порывом. Вспомним Казимира Малевича, который шастал по Витебску в кожанке и с маузером и чуть было не хлопнул за «контрреволюцию» своего учителя Марка Шагала. Павел Филонов вообще, говорят, служил в тройке донского ЧК, и если так, то можно вполне предположить, что под многими смертными приговорами должна была быть и его подпись.

— Мне это тоже в младые лета приходило в голову, но я гнал из нея такие еретические мысли. Ведь Филонова, Малевича и Шагала запрещали, Бабель был расстрелян. Что-то я начал понимать, когда в воспоминаниях Эренбурга прочитал, как Мейерхольд вызвал коменданта Кремля, чтобы тот Эренбурга арестовал за «контрреволюцию», которая выразилась в том, что он отверг идиотскую графоманскую пьесу про рыбий «Третий интернационал». Эренбург, кстати, пишет об этом с умилением, как о чудачестве великого человека.

— Филонова, Малевича, Штернберга большевики лелеяли ровно до того момента, пока не поняли, что революционные художники слишком уж радикальны. А нам, сказали комиссары, всяких революционеров не надо, мы и сами революционеры.

— «И никогда не спрашивай, по ком звонит колокол». Что заслужили по грехам своим, то и получили, получают до сих пор.

— «Вехотка» — еще такого же местного рода слово, как «авоська».

— «Авоська» — всесоветское слово, от Москвы до Памира. А «вехотка», она же «мочалка», — слово сугубо сибирское. Этому слову посвящена сибирская народная поговорка, которую я часто вспоминал в самом начале восьмидесятых, во времена все усиливающейся людской эмиграции из СССР. Сибирская народная поговорка звучит так: НАДО ЕХАТЬ, А В Ж… ВЕХОТЬ.

— Я однажды шел ночью (правда, белой) через ухтинский парк и на мостике через речку Чибьюшку повстречал негра с авоськой, с торчащими из нее, как иголки у ежика, бутылками «Солнцедара». «Ты не привидение?» — спросил я. «Я — стройотряд», — важно ответил он и протянул мне бутылку. От которой я не отказался. Правда, и он не отказался от предложенной ему пятерки.

— Есть цветок с очень плохой у мнительных дам репутацией — «мужегон», разновидность вьюна, от которого якобы бегут из дома мужики. Его они (цветочницы) любят дарить своим подругам.

— Сциндапсус он называется.

— О каких все-таки «кулаках» идет у нас речь — о зажиточных крестьянах, которых ненавидел Лукич и которых потом уничтожил «чудесный грузин», или о далевских персонажах, обремененных всеми человеческими пороками? И что мог иметь в пятидесятых-шестидесятых годах кулак Дзюбин, кроме высокого забора, когда каждая курица и каждый куст смородины облагался диким налогом? Или он в переносном смысле кулак, просто нехороший человек?

— Он из тех кулаков, которых не добили коммунисты и которые сумели после смерти Сталина немножко еще пожить в свое удовольствие, откармливая, например, в городе свиней помоями из дружественной столовой, куда устраивалась посудомойкой кулакова жена. Лукич же ненавидел вообще всех крестьян, ибо каждый крестьянин хотел бы быть кулаком, как каждый солдат мечтал бы стать хотя бы на время офицером, чтоб его не чморили.

— Кулаку Дзюбину, жена которого работала посудомойкой, откармливавшего свиней из столовских помоев, надо медаль давать. А вот жена коммуниста, управляющего геофизическим трестом в п. Поваровка Московской области, работала в семидесятых годах прошлого века заведующей столовой и из ворованного дотационного столовского мяса жарила пирожки и носила их с выписанными из провинции своими племянницами по электричкам.

_ ТАК ЗАКАЛЯЛАСЬ СТАЛЬ нового русского капитализма — с помощью коммунистов и свиней.

— Вкусные хоть были пирожки или так себе?

— Подозрительно вкусные по сравнению с общепитовскими, поэтому баба и погорела.

— У меня были львовские приятели, дети теневиков, членов преступной группы. Отец одного из них был секретарем райкома, мать директором комиссионного магазина, другого — директором трикотажной фабрики, а тесть третьего — руководителем крупного транспортного предприятия. В подпольном цеху выпускали «фирменные» кофточки, приклеивали «лейблы», а в «комке» оформляли их как подарки, полученные львовянами от канадских родственников. Начальник транспортного цеха обеспечивал перевозку, а секретарь райкома — общее руководство. Кончилось тем, что секретарь застрелился, его жена вовремя умерла от рака, а «трикотажнику» дали пятнадцать лет с полной конфискацией, которые он отсидел полностью и вышел глубоким стариком. Единственным из злоумышленников, кто не пострадал, был «транспортник». Он всех, наверное, и заложил.

— Однако как много давали. Мужики кофточки вяжут, а им — пятнадцать лет.

— Много кофточек навязали, а это — хищение в особо крупных размерах, за него и вышку можно было схлопотать.

— Вот я и говорю, что коммуняки на ходу добрели и разлагались. И никакой АНДРОП расползания коммунизма уже не мог остановить.

— Предлагаю по блату включить в число жемчужин России город Кушву Свердловской области. У меня там жил дедушка, участник Гражданской войны, о чем свидетельствовала табличка на его воротах. Мой дедушка был татарин. Отец рассказывал, что в голодное время они ходили побираться, и староверы им давали поесть, а русским православным не давали.