Больше примеров не нашлось.

— Знаешь, Бог с ней, с природой, — махнула рукой Лиза. — Зато я точно знаю, что следующим летом именно этот оттенок синего будет самым модным.

— Так вроде он был недавно, — удивилась Маша.

— Нет, нет, тот был другой — более прозрачный. А вот такой, густой синий, будет актуален следующим летом. Справедливости ради надо сказать, что он практически никому не идет. Слишком сильный. Человека с невыразительной внешностью легко может «убить». Но Мажорель очень правильно соединил его с этим насыщенным зеленым цветом сочной травы. Увы, одеться так — удел только очень смелых.

Но художнику Мажорелю, как выяснилось благодаря наспех прочитанному проспекту, который Маше и Лизе выдали при входе в сад, бояться было нечего. В 1924 году он приехал в Марракеш умирать от туберкулеза, но свершилось чудо. Можарель выздоровел и, наверное, в благодарность за это купил кусок земли в Марракеше и разбил на нем удивительный сад — соединив воедино растения со всех пяти континентов. А свой дом, который одновременно служил и мастерской, выкрасил в синий цвет, который с тех пор так и называется — можарель.

В Марракеше в этот день было жарко и душно, а в саду — свежо, прохладно и даже немного сыро. Как будто на этом небольшом участке земли был свой особый микроклимат — расслабляющий и спокойный. Как будто за его стенами и не было вовсе всей той суеты, которая сначала восхищает приезжего человека, но очень быстро становится утомительной. И очень хочется найти свой оазис.

Только здесь, в Марокко, Лиза впервые поняла, что значит это слово. Мир, который реально существует, но слишком мал для того, чтобы в нем могли жить все. Именно поэтому окружает его, как правило, ненависть. «Что ж, все понятно, — подумала Лиза. — Я столько лет живу в оазисе, неудивительно, что меня все ненавидят. Меня и всех тех, кому по той или иной причине удалось в него попасть».

Лиза покорно следовала за Машей, которая уверенным шагом шла мимо диковинных деревьев и кактусов причудливой формы, не замечая их и словно даже сердясь, что они мешают ей увидеть главное.

Главным оказался скромный обелиск, на котором было выбито: YVES SAINT LAURENT couturies frangais ORAN 01-08-1936 — PARIS 01-06-2008. И еще одно слово — SILENSE. Для верности оно же было выведено арабской вязью. Но смысл был один — молчание, тишина, покой. Самое важное, что есть в жизни.

— Да, красиво, — вздохнула Маша. — Ценитель прекрасного оказался верен себе даже после смерти.

Надо признать, что могила великого кутюрье оказалась какой-то слишком простой, будто в мемориале покоился не прах гения, а совершенно обычный, никому не известный человек.

— А что там, за оградой? — поинтересовалась Лиза, заметив, что сад разделен на две части высоким забором, за которым едва виднелось какое-то монументальное здание.

— Это дом Лорана и его друга Пьера Берже. Именно они через много лет после смерти Можареля выкупили сад, который к тому времени был в таком ужасном состоянии, что его даже собирались снести и построить жилой комплекс. Но новые владельцы привели все в порядок и построили виллу, на которой очень любили отдыхать. А после смерти Лорана Берже захоронил здесь его прах, потом передал сад городу, ну а дом оставил себе — как память о любви всей своей жизни.

— Почти красивая история, — вздохнула Лиза. Ей захотелось поскорее уйти отсюда — в окружающей ее красоте слишком ощутим стал аромат смерти. А может, так пахли не известные ей восточные цветы.

— Почему — почти? — засмеялась Маша и посмотрела на Лизу с подозрением. — Ты что, скрытая гомофобка? Нехорошо. Слушай, Лиза, сколько же в тебе предрассудков — даже удивительно. Голубые тебя смущают, романы с юношами — тоже под запретом. Как же ты живешь?

И тут, то ли под влиянием таинственного аромата, то ли под впечатлением от истории о чувствах двух геев, Лиза Соболевская рассказала Маше, как случайному попутчику в поезде, всю историю своей «запретной» любви. Рассказала обо всем, что произошло в ее жизни прошлой зимой, и ничего не скрыла, — ни как выбирала Бекетову смокинг для премьеры, ни как он ждал ее на крыльце, ни как скрывался у нее дома, страдая от злобых нападок прессы, ни как неожиданно улетел на острова. А потом закрутил роман с Ленкой, а в жизни Лизы появился Бирюзов…

— Слушай, Лизок, так я не поняла ничего — кто кому изменил? — спросила Маша, которая слушала всю эту историю спокойно, как будто даже ничему не удивляясь.

— Знаешь, я сама до сих пор не поняла, кто, как говорят дети, первый начал, — призналась Лиза, которая была так откровенна, что даже сама себе удивлялась. — Но так как-то… все закрутилось… и сломалось.

— А ты не пробовала поговорить с ним? Обсудить? — изумилась Маша. — Мы же столько раз в журналах своих писали, что люди, если хотят поддерживать отношения, должны уметь разговаривать.

— Не смеши меня, Маша, — снисходительно улыбнулась Лиза. — Разговаривать можно тогда, когда это отношения. А когда любовь… Прочти еще раз надпись на монументе. «Тишина», «молчание»… Все настоящее должно быть ясно без слов.

— Ты философ! И что, вы с тех пор больше не виделись? Ой, Ванька такой красавчик! И как это никто про вас не узнал?

— Да и знать было нечего. Все промелькнуло в один миг. Только вот я все время это вспоминаю — я еду домой и точно знаю, что он меня ждет… А, ладно, что говорить, — махнула рукой Лиза, начавшая замерзать в этом прекрасном саду. — У меня на память только ватник остался.