— Спасибочки, — язвительно приседает в реверансе Шуня. — Сытые мы, тетенька.

Женщина грустно улыбается. Ей лет тридцать пять, лица не видно за маской, но глаза добрые, с морщинками.

— А вы вообще откуда? — спрашивает она.

— Из… откуда все, — продолжает грубить Сапог.

— От экскурсии мы отстали, — неожиданно выдает старую телегу Губастый. — Домой едем.

Я замечаю, как глаза нашей собеседницы вспыхивают жалостливым огнем добра. Типичная лохушка, всем нищим подает, наверное. Таких даже разводить неинтересно — как будто ребенку врешь.

Тем временем она снимает маску и оказывается красивой, как артистка.

— Ребя-ята, да как же вы, а? Одни на вокзале…

Правильно говорил Бройлер: доброта хуже воровства. Еще бы! Одно дело — связаться с компанией беспризорников-бомжей, от которых неизвестно чего можно ожидать, и совсем другое — помочь нормальным детям, пробирающимся домой. Тут уж все сомнения и масочку — долой! Тут уж уверенность, твердая, как бриллиант в перстеньке: доброе дело на Страшном суде зачтется.

Эта «артистка» в шубке готова пойти дальше — она начинает приглашать нас к себе. Мол, поедите, отдохнете, а я с родителями вашими свяжусь…

— Связались уже, — рубит ее кружева Тёха. — В семь утра поезд.

— Ну все равно пойдемте. Погреетесь, а утром я вас отвезу, у меня машина.

Все начинают переглядываться. С одной стороны — а почему бы нет? С другой… Разные бывают тетеньки. И дяденьки, которые вполне могут сидеть за дверями квартирки и потирать волосатые ручки в предвкушении. Бесплатный сыр и прочие ништяки… Это мы хорошо знаем.

— Тетенька, а горячая вода у вас есть? — Шуня изображает саму невинность.

— Меня зовут Елизавета Петровна, — с улыбкой отвечает женщина. — И горячая вода, конечно же, есть. Ну, идемте?

Горячая вода становится последней соломинкой, переломавшей верблюду сомнения все кости. И мы идем.

— Я на Челюскинцев живу, тут минут десять ходьбы, — говорит Елизавета Петровна. — Вообще-то я обычно на машине, но сегодня у нас акция, автобус должен был отвезти потом… А вы куда ездили? А сами откуда? А как же вы так отстали-то? А почему…

— Вы в прокуратуре работаете? — резко перенаправляет словесный поток в другое русло Губастый.

— Почему в прокуратуре? — удивленно хлопает ресницами Елизавета Петровна. — В суде. Секретарем. А что?

— Не, ниче, — пожимает плечами Губастый. — Вопросы просто профессионально задаете…

Мы смеемся. Наша благодетельница тоже хихикает, но робковато так, как бы за компанию. По-моему, она просто не въехала.

— Вот мы и пришли, — объявляет Елизавета Петровна, останавливаясь возле девятиэтажки, погруженной в сонное оцепенение.

Не горят окна, у подъездов пустынно. Впрочем, в час ночи так и должно быть. Это только в Москве народ ложится спать под утро, а встает в обед. В России все по-другому.

Квартирка у Елизаветы Петровны чистенькая и вкусно пахнет. В прихожей зеркало, тумбочка, под вешалкой стоят сапоги. Мужской обуви нет. Хозяйка сбрасывает шубку, снимает шапку и оказывается стройной, как девочка, миловидной блондинкой с волосами до плеч. Брючки, кофточка. Мохнатые тапочки. Бывает такой тип женщин, всю жизнь похожих на куколок или на рисунки в журналах. У них все красивенькое и правильное — и лица, и фигуры, и одежда. И мысли в головах, наверное, одинаковой длины, отмерены, как по линейке. Наша Елизавета Петровна как раз из этой породы.

— Проходите, проходите! — щебечет она. — Вон там кухня, тут комната.

— Чур, я в душ первая! — Шуня ловко выворачивается из куртки, оставляя ее на руках Сапога. — Повесь! И не шалите тут без меня.

— А с тобой?

— А со мной мона и нуна! Потом.

И она скрывается за дверью ванной комнаты.

— Ну, а мы чайку? Или кофейку, а, ребята? — Елизавета Петровна пытается заглянуть каждому из нас в глаза, но у меня создается впечатление, что прямо в душу. Вот только фиг это у нее получится. У нас на глазах зеркальная тонировка.

— Кофе. Оно мне больше чая нравится, — заявляет контактный Сапог.

— Нужно говорит «он», — поправляет Елизавета Петровна.

— Кому нужно?

— Ну, положено так. По правилам русского языка.

Губастый пускается в рассуждения про русский язык. Пусть. Он любит поговорить, хозяйка тоже.

Проходим на кухню. Она большая. Тут уместился и диван, покрытый цветастым пледом, и круглый стол, и голубоватый холодильник, а на нем — плоский телевизор. По стенам разные шкафчики, на крючочках висят всякие прихваточки, ковшички, половнички. Все маленькое, аккуратненькое. Елизавета Петровна ставит на сияющую никелем плиту чайник.