Оглядел меня мрачным взглядом с верху до низу и довольно грубо спросил, — Те чё надоть?

— Сомов нужон.

Почесал грудь растопыренной пятерней, зевнул, — А ты хто?

Хотел ответить привычной присказкой про коня и пальто, да не поймет, — Фильку Сомова, позови.

— А на кой? — и запустив руку в бороду, яростно зачесался.

Глядя на эти почесушки, хотелось посоветовать сходить этому ежику, помыться.

— Сговаривался я с ним, на сегодня. Сам-то кем будешь?

— Я то? Брат евонный, а Фильки, это, того самого… Нету…

— Когда будет?

— Что ты заладил: — когда, когда. Нету его, помЕр вчера… — и наладился закрыть ворота. Подставив ногу, не дал это сделать. Мужик, дохнув в лицо перегаром, попытался оттолкнуть меня. Толчком в грудь отправил его во двор, сбив с ног. Шагнул следом, шавка зарычала и попыталась укусить, но взвизгнув от удара в брюхо, скрылась в конуре.

— не тронь животину…

— Филимон мне работу сделать должон, алтын брал и крест целовал, что к сегоднему, все исполнит.

— так бы и говорил… — Проворчал мужик, поднимаясь на ноги, — Пойдем, глянем, могет и есть чего. Он же не токмо тебе обещался…

И шатаясь из стороны в сторону, побрел вглубь усадьбы, где как помниться стояла кузня.

Помещение встретило мрачным полумраком, запахом сгоревшего угля и ржавеющего железа. Закопченный горн у дальней стены перед ним дубовая колода с наковальней, правее, верстак с разложенными инструментами и бадейка с водой для закалки. Мужик прошел в самый темный угол, присев на корточки, что-то сдвинул, пошарил и вытащил на свет божий, нечто, замотанное в чистую тряпицу, — енто что ли.

— Дай гляну… — Протянул руку.

Брат шагнул к наковальне, положил сверток и развернул его. Пришлось войти вовнутрь кузницы. Сделать пару шагов и склониться, рассматривая детали. Да это они, укосины для станины, все восемь штук, отдельно лежали заклепки, пересчитал, тридцать две штуки, как в аптеке.

— Да, оно самое, — И стал заворачивать.

Сверху легла грязная пятерня, — Филька сказывал…

— До ворот дойдем, там деньги и отдам.

Он кивнул и убрал руку.

Проходя мимо избы, поинтересовался, — От чего Филимон умер?

— Тати, порешили…

— О как!

— Позавчёра, сказался что к другам пойдет, ушел и ночевать не вернулся, а седня по утряни, кобель завыл. Я к воротам, а там Филька… Голову ему кистенем разбили… Шубейку забрали, а сапоги не тронули…

— Где он сейчас?

— а на кой тебе?

— Проститься хочу, добрый мастер был.

— В доме он…

На давно не скобленых досках стола, раскинув в стороны желтые ступни ног, лежал Филимон. В скрещенные на груди руки была вставлена горящая свеча.

Перекрестившись и поклонившись усопшему (нет сомнений, передо мной покойник) протянул брату полушку, — Свечку поставь, за помин души.

Кивнув, он прошел за печку и загремел посудой, явно что-то наливая.

Последующее действие не могу объяснить, хоть убей. За каким чертом мне понадобилось, приподняв жмурику рубаху, смотреть на живот мертвеца, не знаю. И то, что я там увидел, мне совершенно не понравилось, абсолютно.

Шагнув назад, постарался придать лицу пристойное выражение, вовремя мужик вошел, держа в руках кружку, протянул, — Помяни.

— Благодарствую, но хмельное не пью. Жаль брата твоего… пойду, ждут меня.

Всю обратную дорогу, пока пробирался через заваленную сугробами, кузнечную слободу в голове крутился вопрос: — Это как же надо умудриться так, осмолить себе брюхо? Ярко красная кожа и даже несколько водяных пузырей, все это аж до грудины…

— Постой Федор! Да погодь, ты. — Дернув за рукав, меня остановил молодой стрелец. Сначала не узнал, он назвался и я вспомнил, что частенько видел служивого на воротах пушкарского двора. Не помню уже кто — кому, чем помог. Но с этим молодым парнем были нормальные отношения, с ним я точно не собачился.

— Здрав будь, извини, задумался, сразу и не заметил, — Поздоровался и стал лихорадочно вспоминать, как его зовут.

— А-а… Пустое. Он беззаботно махнул рукой, — Слышал, ты слободских ребятишек, цифири учишь?

— Н-да, учу, да не всех, молодше осьми не беру, а твому сколько?

— Жаль, маловат мой будет, пять всего.

Постояли немного, перебрасываясь дежурными фразами, о погоде, природе и любимых женщинах.

И уже расходились, когда спросил у него: — ' чего он здесь делает'