Но, конечно, самая большая неясность была со временем, необходимым на весь путь. К ночевке где-то на высоте четырех с половиной тысяч метров я был не готов, и хотел засветло спуститься с горы.

Теперь, когда я сидел перед Северной стеной “Орджо”, видя ее во всем великолепии, меня снова стали одолевать сомнения. Грандиозная диретиссима ее центральной части неудержимо влекла к себе. Этот угрюмый ледяной каскад, который нитка маршрута вертикально пронизывала от подножия до самой вершины, не имел ни малейшего изъяна, бескомпромиссной крутизной устремляясь прямо в небо. Это была мечта.

Мне стало грустно. Я понял, что не смогу отказаться от такого вызова, брошенного мне самой природой, и четко осознал, какое дьявольское искушение будет мучить меня до тех пор, пока я не одолею этот маршрут.

Долго я сидел, понурившись, на рюкзаке посреди ровной как стол поверхности ледника. Ветер куда-то ушел, оставив меня один на один с вершиной, и только тени облаков, плывущих в небе, нарушали мое уединение, согретое лучами спокойно царившего в синеве солнца. Этим облакам я, наверное, казался совсем крохотным, едва заметным пятнышком на теле горной страны. Они не спеша переваливались через гребень пика Орджоникидзе, и, закрыв на миг от меня солнце, растворялись в струях горячего воздуха над долиной Левого Талгара. Было уютно и радостно среди этого размеренного покоя под сенью холодной ледяной стены, а в моем сердце все туже и туже сжималась стальная пружина, таящая мое пока еще не осознанное решение.

Потом стена внезапно придвинулась ко мне вплотную, и я обнаружил, что стою в тени горы, у самого ее подножия, сжимая в каждой руке по ледовому молотку. Запрокинув голову я вглядывался в предстоящий путь, нависший надо мной, и пытался подавить закипающий страх, от которого слабели ноги.

“Ничего страшного. Не бойся, - мысли словно булыжники ворочались в голове, сталкиваясь и грохоча.
– Тебя никто никуда - ты слышишь?
– не гонит! Северная стена Орджо это, конечно, круто, может быть слишком круто, но ведь и ты уже не мальчишка. Давай, парень! Назвался груздем - полезай в кузов, пора начинать ходить такие маршруты, куда сунется не каждый. Если ты сможешь, если ты сделаешь это... Это черт знает что!.. Спокойней, спокойней. Может быть пойдем? Нет? Ладно, соберись с силами. И - потихоньку, не спеша”.

Так. Это бергшрунд. Я принялся расчищать его края от мягкого снега в поисках надежной опоры. После нескольких взмахов молоток ткнулся в лед. Трещина была неширока и, судя по близкому звону падающих в нее подрубленных сосулек, не очень глубокая. Вытянувшись в полный рост на ее нижнем краю, я вбил молотки в склон как можно выше, и резко подпрыгнув, выдернул себя наверх. Кошки надежно вонзились в лед, и, придерживаясь одним ледовым молотком, другой я вонзил еще дальше. Это было сделано четко, полуавтоматически, без суеты и дерганья, и я самоуверенно усмехнулся, оглянувшись на пройденное препятствие. Первые шаги радовали, а мне их предстояло бесконечность и еще один. В голову услужливо запрыгнула то ли китайская то ли японская пословица: “Половина дороги в сто Ри - это девяносто девять Ри”. Вот тебе и Ри-хи-хи. Значит один Ри, пройденный в другую сторону, это тоже половина пути? До чего только не додумаешься на грани жизни и смерти. И Ахилл черепаху догонит...

Дальше я поднимался подобно неуверенно держащемуся на зацепах скалолазу - не спеша, осторожно, но и не останавливаясь ни на секунду. Вся нижняя ледовая ступень была образована мягкой поверхностью натечного льда, который под клювом советского ледового молотка, зажатого в моей правой руке, откалывался темными прозрачными линзами. Японский молоток фирмы “Каджута”, который я из-за легкости и большей надежности взял в левую руку, входил в склон абсолютно прочно, характерным “чавкающим” звуком радуя мой слух. Тут же я еще раз порадовался почти новым кошкам, заточенным не жалея сил.

Уверенно шагая по льду, мне вскоре удалось подойти под вторую ледовую ступень. Когда я осторожно глянул через плечо вниз, то уже не увидел бергшрунда, оставшегося за перегибом. Ощущение было такое, словно я болтаюсь в пустоте высоко над ледником, залитом солнечным светом. Неизмеримо далеко я разглядел цепочку своих следов, пересекающих его. Они остались в другом мире, недоступном мне покое и тепле.

Я покрепче вцепился в рукоятки молотков, и перевел взгляд вверх, с трудом оторвавшись от бездны под ногами. Надо мной темнела десятиметровая стена льда, близкого к отвесу. Справа участок льда был ограничен гладкой затекшей скалой, краем контрфорса, падающего от вершины, а слева язык ледника уходил вниз завораживающим сознание глубоким сколом. Так. Сначала слегка вправо, прижаться к скале, чтобы не выходить на корку, замерзшую у ледника, с коварными пустотами под ней, обманчивыми в своей прочности. Затем чуть влево, туда, где крутизна слегка уменьшается, в отличие от натечного льда возле скал, убегающего куда-то в бесконечность.

Я расслабил ноги, - пусть отдохнут перед броском - и целиком перенес вес тела на ледовые молотки. Оправдывая паузу, оглянулся на пик Маяковского, чья монолитная башня пылала на солнце за моей спиной. У начала северного гребня, который я мог видеть, копошились, выделяясь силуэтами на фоне светлого неба несколько крохотных человеческих фигурок. Я улыбнулся, представив, как эти мелкие букашки, которыми отсюда выглядели мои друзья, будут смотреться на вершине, - огромная башня горы, и на ней едва различимые точки. Может ли здесь идти речь о какой-то победе? Если четверка муравьев вскарабкается на крышу небоскреба, могут ли они утверждать, что покорили его? Как все нелепо!.. Я выдернул клюв правого молотка из льда, выбросив руку как можно дальше вперед, подшагнул кошками, и замахнулся левой рукой - все четко, уверенно. Ха! Будешь тут уверенным, если голова кружится от одной мысли о падении! А куда сверзятся в итоге твои бренные останки даже нет возможности увидеть. Вот и уходит душа в пятки.

Наконец я преодолеваю наиболее крутой участок стенки и выползаю на склон, который с непривычки кажется мне чуть ли не ровной дорогой. Ноги в икрах слегка побаливают от выпавшего на их долю напряжения, а сердце все еще стучится о грудную клетку со скоростью пулемета. Однако успокаиваться на краю обрыва желания не было, и я быстрым рывком поднялся метров на пятьдесят выше, где на склоне лежал неглубокий, по щиколотку, снег. Здесь, с трудом утоптав ступени для ног, я остановился перевести дух.