6. Всем известно, что Флобер, будучи в Лондоне, ездил в метро. Я цитирую из наброска в его дневнике 1867 года:

Он не счел нужным сравнивать английские и французские железные дороги. А жаль. Наш друг, преподобный отец Дж. М. Масгрейв, выйдя из вагона на Булонском вокзале десятью годами ранее, был весьма впечатлен французской системой. «Процедура взвешивания

багажа, маркировка его и оплата были просты до изумления. Точность и пунктуальность присущи работе каждого департамента. Вежливость, удобство (удобство во Франции!) делали любое общение приятным, без каких-либо нервотрепок и волнений, чем славится наш Паддингтон, не говоря уже о том, что вагон второго класса почти равен по удобствам нашему первому. Позор Англии за все это!»

7. «Железные дороги. Если бы Наполеон имел их в своем распоряжении, он был бы непобедим. Остается восторгаться изобретением их и говорить: «Я, милостивый государь, собственной персоной был сегодня в городе X… исполнил все свои дела и т.д. и в десять часов вернулся».

«Лексикон прописных истин»

8. Я сел в поезд из Руана (правый берег). Сиденья были из голубого пластика, везде надписи на четырех языках, предупреждающие не высовываться из окон. На английском языке, я заметил, этот совет потребовал больше слов, чем на французском, немецком и итальянском. Я сидел под черно-белой фотографией в металлической рамке, на которой были рыбацкие шхуны в Иль-де-Ор-леане. Моими соседями оказалась пожилая пара, читающая в «Пари-Норманди» сообщение о типе, который из ревности убил семью из семи человек. На окне была приклеена липучка на французском, которую я сразу не заметил: «Не выбрасывайте тепловую энергию в окно». Как не по-английски: логично и затейливо. Я был наблюдателен. Билет стоил тридцать пять франков. Ехать час с чем-то, вдвое меньше, чем во времена Флобера. Первая остановка Уассель, потом Ле Водрей, Новый город, Гайон (Обевуа) со своими складами «Гран Марнье». Масгрейв утверждал, что пейзаж за окном вдоль Сены напоминал ему Норфольк. «Самый английский пейзаж из всех в Европе». Кондуктор постучал компостером по ручке двери, металл по металлу, предупредительный сигнал — остановка Верной; здесь я выхожу, и отсюда широкая Сена доставит меня в Мант.

Площадь Республики, шесть. Квадратный блок жилых домов, почти достроенных и уже обретших вид уверенного в своей невиновности узурпатора. Отель «Гран Серф»? Да, был такой, подтвердили мне в табачной лавке. Стоял здесь старый дом год или около этого тому назад. Я вернулся и снова посмотрел на то место, где стоял отель. От него остались разве что только два высоких столба от ворот, стоявшие друг от друга на расстоянии тридцати футов. В полной потерянности я уставился на них. В поезде я не мог представить себе, как Флобер (рычащий, как нетерпеливый от желания кобель?) проделывал этот же путь, что проделал теперь я. В конце моего паломничества столбы от ворот не помогут мне представить, какими страстными были свидания Флобера с Луизой. А были ли они такими? Мы неприлично бесцеремонны с прошлым, рассчитывая, что именно так мы получим от него нечто, способное повергнуть нас в настоящую дрожь. Почему мы думаем, что прошлое примет наши правила игры?

Недовольный и рассерженный, я осмотрел храм (справочник Мишлена отмечает его), купил газету, выпил кофе, прочел о «мяснике», убившем из ревности, и решил первым поездом уехать. Улица, ведущая к вокзалу, называлась Авеню Франклина Рузвельта, хотя никак не соответствовала этому имени. Не дойдя ярдов пяти — десяти до ее конца, на левой стороне через улицу я заметил кафе-ресторан. Он назывался «Попугай». Перед ним на тротуаре деревянный резной попугай ядовито-зеленого цвета держал в клюве меню предлагаемого на сегодня ленча. Фасад, обшитый полированным деревом, тщетно пытался казаться древнее, чем он был на самом деле. Был ли он здесь во времена Флобера, я не знал. Но я знал другое: иногда прошлое может показаться нам в виде жареного поросенка, медведя в берлоге, а иногда ярко мелькнувшего попугая с насмешливым взглядом, сверкнувшим на тебя из чащи леса.

9. Железные дороги не играли существенной роли в романах Флобера. Это говорит о точности, а не о предрассудках. Большинство своих работ он написал до того, как английские землекопы и инженеры высадились в Нормандии. Роман «Бувар и Пекюше» уже как бы вторгался в век железных дорог, но удивительно то, что ни один из самоуверенных переписчиков не опубликовал своего мнения об этом новом виде транспорта.

Поезда появляются только в романе «Воспитание чувств». О них вскользь вспомнили на званом ужине у Дамбрёзов, но сочли это не столь интересной темой для разговора. Первое конкретное упоминание о поездах и первое путешествие на них появляются во второй части романа. В главе три, когда Фредерик собирается поехать в Крейль в надежде соблазнить мадам Арну. Стараясь передать волнение героя, Флобер вносит лиризм в пейзаж за окном: зеленые равнины, станционные домики, скользящие мимо, словно декорации, тяжелые хлопья дыма, которые сперва кружатся на фоне травы, а потом рассеиваются. В романе есть и другие путешествия героев по железной дороге, и, кажется, они нравятся им; во всяком случае, никто из них не воет от тоски, как бро-шеный nec. И хотя Флобер с негодованием вычеркнул из поэмы мадам Коле «Крестьянка» строку о струйке дыма паровоза на горизонте, он в своей книге (часть 3, глава 4) не вычеркнул пейзажа, в котором «тянулась горизонталь-пая полоса дыма локомотива, точно гигантское страусовое перо, кончик которого улетал вдаль».

Мы можем понять его личное мнение лишь в одной связи. Пеллерен, художник, входящий в круг друзей Фредерика, человек, славящийся законченными теориями и неоконченными рисунками, показывает последнюю из своих редких законченных картин. Флобер позволяет себе незаметно улыбнуться: «Фигура Христа, ведущего локомотив среди девственного леса, означает Республику, или же Прогресс, или Цивилизацию».

10. Предпоследнюю фразу в своей жизни Флобер произнес тогда, когда вдруг почувствовал дурноту, но ничуть не забеспокоился: «Думаю, что сейчас у меня будет в некотором роде обморок. К счастью, это будет сегодня, а не завтра в поезде, что было бы весьма некстати».

11. Теперь остановимся. Круассе сегодня. На земле, где стоял дом Флобера, шумно работала большая бумажная фабрика. Я зашел в нее, мне рады были все показать. Я смотрел на поршни, клубы пара, чаны и сливные желоба и думал, сколько нужно воды, чтобы изготовить такой сухой продукт, как бумага. Я спросил своего гида, изготавливают ли они бумагу для печатания книг; она ответила, что они производят любые сорта бумаги. Я понял, что в моей экскурсии по фабрике не будет ничего сентиментального. Над нашими головами медленно проплыл огромный рулон бумаги в ширину футов двадцать, направляясь к конвейеру. Пропорции его были несовместимо огромны по сравнению с размерами цеха, и казалось, что кусок поп-скульптуры, испытывая судьбу, водрузили на весы. Я заметил, что этот рулон похож на гигантский рулон туалетной бумаги, и мой гид подтвердила, что я не ошибся, это действительно было так.