Кусты раздвинулись, и показался Абдул-Гафур без чалмы, без пояса, необутый, с багровым лицом и руками, выпачканными в грязи. Увидев Гисборна, он застонал опять и, весь дрожащий и обессиленный, бросился к его ногам. Маугли с мягкой улыбкой наблюдал за ним.

— Это не шутка, — серьезно сказал Гисборн. — Ты видишь, Маугли, человек этот близок к смерти.

— Он не умрет. Он просто испугался. Но ведь никто не заставлял его отправляться на прогулку.

Абдул-Гафур издал новый стон и поднял голову, дрожа всем телом.

— Это были чары — чары и дьявольское наваждение! — всхлипнув, проговорил он, ударяя себя рукой в грудь. — За мой грех дьяволы протащили меня через весь лес. Теперь всему конец! Я приношу покаяние. Возьми их, сахиб!

Он протянул ему сверток грязной бумаги.

— Что это значит, Абдул-Гафур? — сказал Гисборн, начиная догадываться, в чем дело.

— Посади меня в тюрьму — деньги все здесь, но запри меня крепко, чтобы дьяволы не пошли и туда за мной. Я согрешил против сахиба и против соли, которую я ел у него; но если бы не эти проклятые лесные дьяволы, я бы мог купить себе землю далеко отсюда и жил бы в мире до конца дней. — И он стал биться головой о землю в припадке отчаяния и скорби. Гисборн вертел в руках пачку кредиток. Это было его жалованье, накопившееся за последние девять месяцев, — эта пачка кредиток лежала у него в комоде вместе с письмами из дома. Маугли, тихонько посмеиваясь про себя, не сводил глаз с Абдул-Гафура.

— Не стоит сажать меня на лошадь. Я тихонько пойду домой пешком за сахибом, а потом пусть меня отошлют под стражей в тюрьму. Правительство наказывает за такую вину многими годами тюрьмы, — уныло проговорил магометанин.

Одиночество в лесу рождает много новых идей по различным вопросам. Гисборн, внимательно взглянув на Абдул-Гафура, вспомнил, что он был очень хороший слуга, а что нового слугу надо было еще приучать ко всем порядкам дома и что, даже в самом лучшем случае, он будет новым лицом и новым языком в доме.

— Послушай, Абдул-Гафур, — сказал он, — ты поступил очень дурно и потерял свою честь и свою репутацию. Но я думаю, что это нашло на тебя неожиданно.

— Аллах! Я никогда раньше не думал об этих деньгах!

— Этому я могу поверить. Ну так вот, возвращайся в мой дом, а когда я вернусь, я пошлю эти деньги с посыльным в банк, и об этом не будет больше речи. Ты слишком стар для тюрьмы, а твоя семья ни в чем не виновата.

Вместо ответа Абдул-Гафур припал головой к высоким охотничьим сапогам Гисборна и зарыдал.

— Значит, вы меня не прогоните от себя? — спросил он.

— Это мы посмотрим. Это зависит от твоего поведения после того, как я вернусь. Садись на кобылу и поезжай назад, не спеша.

— Но дьяволы! Лес полон дьяволов!

— Не бойся, мой отец. Они больше тебя не тронут, если только ты будешь исполнять приказания сахиба, — сказал Маугли. — Ну а если нет, то они опять прогонят тебя домой — той же дорогой, как нильгаи.

Абдул-Гафур с трясущейся нижней челюстью уставился на Маугли, поправляя развязавшийся пояс.

— Так это были его дьяволы? Его дьяволы? А я хотел по возвращении свалить всю вину на этого колдуна!

— Это было хорошо задумано, Абдул-Гафур, но, прежде чем устраивать ловушку, надо было сообразить, как велика дичь, которая должна попасть в нее. Я думал сначала только о том, что этот человек взял у сахиба одну из лошадей. Но я не знал, что у него было намерение сделать меня вором в глазах сахиба, а если бы знал это, то мои дьяволы притащили бы тебя сюда за ногу. Но и теперь еще не поздно сделать это.

Маугли вопросительно взглянул на Гисборна, но Абдул-Гафур поспешно заковылял к белой кобыле, вскарабкался на спину и поскакал так, что кусты затрещали и лесное эхо повторило стук копыт.

— Это он хорошо сделал, — сказал Маугли, — но он опять свалится, если не будет держаться за гриву.

— Ну, теперь пора тебе объяснить мне, что все это значит? — более серьезным тоном сказал Гисборн. — Что это за сказка о каких-то твоих дьяволах? И как можно прогнать человека через весь лес, как скотину? Отвечай мне.

— Разве сахиб сердится на меня за то, что я спас его деньги?

— Нет, но в этом есть какая-то каверза, и мне это не нравится.

— Ну, хорошо. Вот теперь, если я поднимусь и сделаю три шага в глубину леса, никто, даже сахиб, не сможет меня найти, пока я этого сам не захочу. Если я это могу сделать, то точно так же я могу и не говорить, если не захочу. Имей терпение, сахиб, и когда-нибудь я все расскажу тебе, и, если ты этого захочешь, мы пойдем с тобой вместе загонять оленя. Во всем этом нет ровно ничего дьявольского. Только все это потому, что я знаю лес, как другие знают кухню в своем доме.