Лидия познакомила с Хэллсборном Екатерину Федоровну и Аню, и он им очень понравился. Вечерами, когда у Лидии не было спектакля, они с Энди приходили к ним пить чай. Однажды, весело пересмеиваясь над шутками Энди по поводу экспансивности французов и их страстных потуг пустить пыль в глаза хорошеньким женщинам, они разделись в прихожей, вошли в гостиную, и Лидия вдруг резко остановилась в смущении, увидев в кресле рядом с Екатериной Федоровной Давыдова. Ничего не подозревающий Хэллсборн налетел на нее сзади, чуть не выронив при этом из рук бережно охраняемую всю дорогу от кондитерской коробку с венскими пирожными. Жалобно вскрикнув, он с ловкостью эквилибриста вскинул руки с коробкой вверх и ощутимо впечатался в застывшую Лидию, краснея, извиняясь и жалко гримасничая. Аня с Екатериной Федоровной засмеялись, Лидия попыталась улыбнуться, но не смогла. Ей бросилось в глаза, что Федор Михайлович смотрит на них во все глаза и тоже не смеется. Энди, заметив выражение ее лица и быстро оценив ситуацию, громко чмокнул Лидию в губы и жизнерадостно объявил всем:

— По-моему, она рассердилась, а ведь я спас ее любимые пирожные со сбитыми сливками! Смотри же, дорогая, они все целы и мы их сейчас съедим.

Лидия наконец улыбнулась, взяла из рук Энди коробку, мимолетом пожав ему благодарно руку, и понесла в кухню, чтобы выложить на блюдо. Хэллсборн отправился вслед за ней — помогать.

— Что-то не так, милая? — спросил он напрямик, но Лидия от прямого ответа уклонилась. Она и сама не могла бы четко сформулировать, отчего так остро реагирует на присутствие этого человека, виновного лишь в том, что много лет назад она сделала неверный шаг, избрав его орудием судьбы. Теперь, приобретя женский опыт и узнав жизнь, Лидия понимала, что сама приняла тогда решение.

Вечером, провожая Лидию домой, Энди первый раз сделал ей предложение. Он не обиделся, когда она шутливо потрепала его по волосам и сказала, что никогда не выйдет замуж. Легкомысленно пожав плечами, он дал клятвенное обещание повторять предложение каждую неделю, пока она не устанет отказывать. И действительно, каждую неделю Любочка, хихикая, выходила в переднюю на его звонок и объявляла потом: «Лидия Викторовна, к вам месье Хэллсборн с субботним предложением и пармскими фиалками! Я приготовила вазочку.» Энди передавал ей букетик и становился перед Лидией на одно колено. В одну из суббот он не пришел, и Лидия весь день чувствовала, что чего-то не хватает. Если так продлиться еще хотя бы полгода, я, пожалуй, соглашусь серьезно обдумать наш брак, — подумала она вечером, рассеяно помешивая ложечкой чай.

Но не прошло и двух месяцев, как Лидия получила еще одно предложение. Серьезно обдумывать его она, правда, не собиралась: руки Лидии попросил Федор Михайлович Давыдов. О, он был очень деликатен, уговаривая ее согласиться. Упомянуты наравне с давними чувствами восхищения и симпатии были также его материальное благополучие и солидное положение на государственной службе. Ни слова о том злополучном инциденте, ни намека на свою вину или ее безнравственность, А ведь мог бы свалить всю вину на нее! Именно это Лидию всегда и приводило в ужас: она тогда сама была виновата во всем. Может, потому она и не могла спокойно смотреть на Давыдова. Он был вечным напоминанием. Ни отеческая забота, ни обещания безмятежного благополучия не могли ее соблазнить. О сватовстве Давыдова Лидия никому не сказала. Анна была бы расстроена. Лидия даже подозревала, что та питает к Давыдову далеко не дружеские чувства. Лидия желала Ане счастья, и вполне возможно, что счастье это мог бы принести ей Давыдов. Но — не судьба. Через год после категорического отказа Лидии он женился на молодой барышне из машинописного бюро.

Жизнь же Лидии продолжала длиться, иногда ощущаясь движением курьерского поезда, иногда замедляясь и пробуксовывая, вводя в отчаяние и рождая желание разом покончить со всеми нелепостями и страданиями. Но чувства эти были временными и несерьезными и не нарушали с детства заведенного распорядка.

Лидия простилась с ученицами и вышла в садик. Садиком это можно было назвать с натяжкой: куст сирени, два куста роз да скамейка в тени яблони, вот и все. Летом тут было очень мило, но сейчас, в декабре, весьма неуютно на холодном ветру. На крыльцо выскочила замешкавшаяся как всегда Дениза, подошла к скамейке и бережно пристроила палку с удобной резной ручкой, без которой Лидия давно уже никуда не выходила.

— Мадемуазель, вы забыли свою трость. Завтра занятия будут?

— Дениза, ты опять не слушала меня! Я перенесла урок на понедельник.

— А почему? И зачем вы сидите здесь, на улице? Вы можете простудиться.

— Благодарю за заботу, Дениза. Мне просто хотелось глоток свежего воздуха. Мне сообщили, что вчера умерла великая балерина, которая стала знаменита, когда я еще была девочкой и училась в балетном училище. Я должна проводить ее в последний путь. Нас так мало осталось из тех, кто помнит те времена.

— А как звали эту балерину?

— Матильдой Феликсовной Кшесинской.

— О! Вы рассказывали нам о ней. Я думала, что она давным-давно умерла. Сколько же ей теперь лет?

— Постой, дай сосчитать. Она родилась, если я не ошибаюсь, в 1872 году.

— Почти сто лет! Вот это да! Я никогда не видела таких старых дам.

— Она никогда не была старой, она была просто ДАМОЙ. Я была за кулисами в Ковент Гарден в Лондоне, когда Матильда Кшесинская танцевала последний раз. Она исполняла «Русскую» в народном костюме и на пуантах. Это было в 36 году. Ей было тогда шестьдесят четыре года. Представляешь?

— О-ля-ля! Но прожить сто лет — это невероятно! А вы, мадмуазель? Сколько вам лет? — девочка тут же покраснела и прикрыла рот ладошкой, но глаза ее так и сверкали любопытством.

— Я родилась за шесть лет до начала нынешнего века, вот и сосчитай.

Дениза зашевелила губами, пересчитывая годы.

— Семьдесят семь, да, мадемуазель? Но как это может быть? Я думала, вы не старше моей бабушки, а ей исполнилось пятьдесят четыре.

— Увы, дорогая, мне значительно больше, — потрепала девочку по щеке Лидия.