Несмотря на предстоявшую мне дальнюю дорогу, наше прощание едва ли можно было назвать сентиментальным. Холмс поручил мне до его приезда, который должен был состояться неделей позже моего, собрать сведения о как можно большем числе лиц, имеющих отношение к смерти Филлипса. Однако перед моим отплытием он поделился со мной некоторыми соображениями об этом гнусном преступлении и был при этом весьма и весьма серьёзен.

— Всякое убийство отвратительно, Уотсон, — сказал он, — но политическое убийство отвратительно вдвойне, потому что уничтожают не только саму жертву, но и те идеалы, за которые она сражалась.

Эти слова всё ещё звучали у меня в памяти, когда я вновь — второй раз за неделю — отправился в путешествие к югу. Однако на сей раз пункт назначения находился не на южном побережье Англии, но на восточном побережье Соединённых Штатов Америки, и эта перспектива наполняла меня волнением и тревогой.

Поезд до Саутгемптона, где я должен был пересесть на пароход, отправлялся с вокзала Ватерлоо. Этот крупнейший железнодорожный узел Лондона в ту пору переживал горячку реконструкции. Над первыми шестью платформами, на гигантской крыше из стекла и стали, через которую в зал проникал неяркий утренний свет, трудились рабочие.

Хотя многие купе в вагонах первого класса были переполнены, в моём оказался лишь один пассажир — престарелый викарий в очках, с лысиной, окаймлённой седыми волосами. Он читал потрёпанную Библию. Когда прозвучал свисток к отходу, он поднял голову, но, как только поезд отправился в своё восьмидесятимильное путешествие, вновь углубился в чтение.

Продребезжав мимо лавок, складов, а затем и пригородных садов с цветущими крокусами и нарциссами, мы покидали Лондон. Но ещё до того, как шиферные крыши столичных зданий сменились соломенными кровлями сельских коттеджей, викарий сдвинул очки на лоб, прикрыл глаза и мирно захрапел, убаюканный покачиванием вагона. Я же, предвкушая встречу с Нью-Йорком и увлекательное расследование, был слишком взволнован, чтобы наслаждаться отдыхом.

За окном промелькнули пихтовые леса, уступившие место еловым, берёзовым и дубовым рощицам, когда поезд проходил мимо зелёных лугов и лощин северо-западного Суррея. Затем, оставив позади голубые озёра, зеркальные пруды и показавшуюся вдали гряду холмов Хогз-Бек, мы по лесистым насыпям за Бейсингстоуком начали взбираться к самой высокой точке нашего путешествия.

Я завершал свою медицинскую подготовку в большом военном госпитале вблизи деревни Нетли, и местность эта была хорошо мне знакома. Поэтому, когда мы на скорости семьдесят миль в час проскочили Винчестер и Истли, я уже знал: мы спускаемся вниз, к побережью. Вскоре мы пересекли характерные меловые склоны Гэмпширского Даунса, следуя вдоль реки Итчен, проехали прибрежные равнины и предместья Саутгемптона, наконец, черепашьим шагом миновали импозантный «Юго-западный железнодорожный отель» и пересекли Кэньют-роуд. И только когда вагоны, завизжав тормозами, остановились, громко храпевший викарий проснулся.

Торопясь к выходу, я мимоходом улыбнулся, подхватил котелок, набросил на шею шарф, кивнул на прощанье своему попутчику, который тёр глаза, не понимая, где находится, и вышел на перрон. Всучив носильщику багаж, я прошёл по недавно открытому доку Уайт-Стар (в 1919 году переименованному в Океанский) к пароходу «Мэджести», пришвартованному сразу за железнодорожным вокзалом.

Я чувствовал, как взволнованно бьётся сердце в груди, а пылавшие щёки овевал прохладный мартовский бриз, дующий с пролива Те-Солент. Надо мной в вечереющем небе возвышались три чёрные пароходные трубы, из которых валили клубы тёмного дыма. На рее болтался флаг отплытия — голубое полотнище с белым квадратом в центре. Как объяснил носильщик, это означало, что судно готово к отправлению.

Через считаные минуты после того, как я поднялся по трапу и проследовал на палубу «С», буксиры заняли свои места, корабль отдал швартовы, прозвучал отходный гудок и мы сдвинулись с места. Палуба слегка содрогнулась, затем, вначале почти неощутимо, зазор между бортом и пирсом стал увеличиваться, и «Мэджести» медленно двинулся к выходу из дока. Из солидарности я усердней всех махал котелком друзьям и родственникам других путешественников, которые стояли на пристани, продуваемые морским ветром, и смотрели, как их близкие отплывают в Америку.

Вскоре мы попали в Саутгемптонский эстуарий, проплыли мимо знакомого мне госпиталя в Нетли и нескольких пляжей, медленно обогнули Кэлшотскую косу, вошли в канал Торн, повернули влево, обогнув бакен, чтобы войти в следующий, более глубокий канал, миновали Египетский мыс, прибрежные города Каус и Спитхед, длинный причал якорной стоянки Райд. Близ острова Уайт портовый лоцман пересел с парохода на катер, и уже без него мы проплыли мимо мелового утёса Калвер, пересекли Ла-Манш, сделали единственную остановку в Шербуре, а затем вышли в открытое море.

Поскольку цель моего путешествия была весьма серьёзна, я почти не обращал внимания на удобства размещения в первом классе. Если бы не качка, мою каюту можно было легко принять за номер в отеле «Савой» или «Кэвендиш». Она была изысканно декорирована в стиле Якова Первого и оборудована отдельной ванной. Салоны, обшитые дубовыми панелями, были ещё великолепнее, особенно курительная, где я, удобно устроившись в кожаном кресле, смаковал свою послеобеденную сигару.

Впрочем, комфорт меня мало трогал. Не считая утренних прогулок на палубе по бодрящему холодку и занятий на гребном тренажёре в судовом гимнастическом зале, большую часть времени я посвящал изучению образа мыслей человека, чьё убийство нам предстояло расследовать. Холмс снабдил меня целой библиотекой современной прозы: двумя романами Дэвида Грэма Филлипса, «Цена» и «Сливовое дерево», а также всеми статьями цикла «Измена Сената». Кроме того, прежде чем взяться за эти труды, я должен был проштудировать биографию Филлипса, которую Холмс заложил между страницами «Цены». Выведенное его чётким почерком на сложенном пожелтевшем листке бумаги, это жизнеописание было составлено моим другом, когда он начинал для своей картотеки статью о столкновении «Виктории» и «Кампердауна». После знакомства с Филлипсом на Бейкер-стрит Холмс внёс в биографию исправления, но в дальнейшем не притрагивался к ней до того самого момента, как согласился помочь миссис Фреверт. Чернила трёх разных оттенков свидетельствовали о том, что к жизнеописанию Филлипса приступали трижды.