— Успокойся, Сергей. — Ганс Меерович прошел до дверей и плотно прикрыл их. Распахнул створки окна. Тихий шум улицы влетал в кабинет. Директор снова заговорил доверительно:

— Без комсомола жить можно. Наши воспитанники не все уходили от нас комсомольцами, а свою дорогу в жизни проложили. Не горюй! Немцам трудно жить в России, но еще горше в самой Германии. Там Версальский договор — петля на шее нашего с тобой народа. К немцам несправедливы потому, что мы — культурная нация. А в России — варвары! Ты сам видел, как отличаются наши хутора от украинских деревень. У нас — аккуратность, разумность. У них — грязь и бестолковщина!

Пришлось прервать Пашканга: часы звали к начальнику Управления! А меня уже заинтересовал рассказ студента.

— Перекурим, Сергей! — сказал я, подвигая к нему пачку «Красной звезды». Он закурил, а я сходил к начальнику Управления НКВД и когда вернулся, мы продолжили беседу.

Пашканг немного освоился и дальше рассказывал более складно и уверенно.

— Наш народ высокообразованный, с вековой культурой: Вагнер, Гете, Лютер, Бисмарк… — Ганс Меерович очень пристально смотрел мне в глаза и с проникновенностью убеждал:

— Гордись, Сергей, что ты родился немцем. Наше отечество нуждается в жизненном пространстве. В фатерлянде порвали Версальский договор! Немцам самой судьбой предрешено быть властелинами мира. Извини старика. Размечтался… У тебя свое горе, а я к тебе с риторикой. Извини. Но горе одного немца, где бы ни жил он, сливается с горем немецкой нации. Иди, Сережа, я думаю, что отстою тебя на педагогическом совете… Побывать бы тебе в фатерлянде — навек остался бы сердцем там!

Я поблагодарил Ганса Мееровича, как только мог. Он протянул мне руку помощи в самое несчастное для меня время.

И все же на сердце осталась тревога: педагогический совет не обязательно послушается Ганса Мееровича! Конечно, я мог бы пойти работать. Но ведь всего через один год я стал бы механиком. Так и мучился: неужели оставят недоучкой?

— Плюнь, Серега, на все! Вали на Днепро. Там на любом пароходе нужны механики. У тебя три курса — это не каждый имеет! С руками отхватят! — Это совет добрых хлопцев.

Но были и такие, которые со злорадством приплясывали:

— Пусть хлебнет горячего! Небось драл три шкуры с мужиков! Дворянчик недорезанный!

И я решил твердо, если исключат из техникума, то покончу с жизнью!

Снова вмешался Ганс Меерович. Как-то отозвал в сторону и тихо сказал:

— Вечерком загляни ко мне на квартиру. Только сделай так, чтобы о посещении никто не знал. А то потом на педсовете трудно будет защищать. Скажут: по знакомству! И можно не отстоять…

Ганс Меерович Шварц жил в центральной части Заречья в одноэтажном каменном особняке, обнесенном плотным забором. Вокруг белая акация и каштаны. Под окнами — сирень.

На мой стук явилась горничная в крахмальном переднике. «Как в старое время», — подумал я и назвался.

Она заученно улыбнулась.

— Битте! Вас ждут…

Громко сказала:

— Ганс Меерович, ваш гость!

Из боковой двери вышел хозяин в тяжелом домашнем халате.

— О, Сергей! Ферцайнен зи… Извините: принимаю в таком костюме. По-домашнему. Проходите.

В гостиной за столом, накрытым льняной скатертью, сидел мой однокурсник — Фриц Рихтер. Мы его звали просто Федя-доносчик! Долговязый, рыжий, с бегающими глазами. Его не любили на курсе за ябедничество. Мне стало неприятно, что он увидел меня в доме директора.

Фриц встал, пожимая мне руку.

— Я откланиваюсь, Ганс Меерович.

Он вышел, и в прихожей послышался приглушенный писк горничной.

— О, Фриц шалит! — улыбнулся хозяин.

На круглом столе лежали красочные журналы на немецком языке. Вощеная бумага. Цветные крупные фотоснимки.

— Позвольте? — спросил я хозяина.

Ганс Меерович снова мягко заулыбался:

— Битте, мин херц. Приятно оформлены, не правда ли? Умеют немцы — культура!

— Где выписали, Ганс Меерович? — опять спросил я, обратив внимание на номера и свежую дату выхода журналов.

— Подарок добрых друзей. Утверждал учебные планы в Наркомпросе. Встретились… Еще пахнут типографской краской. — Шварц нюхал журнал, закрыв глаза. Подбородок, гладко выбритый, упирался в бархатный воротник халата. Волосатые пальцы гладили поблескивающую обложку.

— Аромат фатерлянда… Божественный аромат! Нет ничего дороже Родины, Сергей…

— В Германии фашисты, Ганс Меерович, — напомнил я.

Ганс Меерович расхохотался от души. Его мясистые щеки надулись, пухлыми руками он хлопал себя по коленям.