— Ты хорошо изучаешь обществоведение, мой мальчик! А жизнь — не только книги и уроки. — И уже серьезным тоном продолжил, усаживаясь в кресло: — Немцы борются за новый порядок в Европе. В каждой борьбе есть элемент риска, есть частица жестокости… А журналы тебе нравятся?

— Замечательная бумага. Красивые фотографии. Жаль, прочитать не могу — дома у нас говорили больше по-русски.

— Скверно! Немец никогда не должен забывать, что он немец. И свой язык знать! Сюда могут прийти германские войска и каждого немца спросить: верен ли ты нации? Что ответишь ты, Сергей?

У меня завихрилось в голове: какие войска? Зачем они придут на Украину? Кто их пустит? К чему я должен быть готов? Ведь фашисты злейшие враги всех людей! Может быть, директор хочет испытать меня перед педагогическим советом? Может быть, он не верит мне, видит во мне тоже лишь отпрыска дворянина?

А директор техникума наставительно говорил:

— Твоего отца, Сергей, довели до могилы. Муттер умерла безвременно. У вас забрали все богатство. Тебя вот преследуют. Чего тебе еще ждать от большевиков? Ты должен поклясться мне в верности немецкой нации. Завтра с чистым сердцем я буду отстаивать тебя…

— Я так хочу быть механиком! — невольно вырвалось у меня заветное желание. — Пожалуйста, помогите мне, Ганс Меерович! Я для вас сделаю… До смерти буду благодарен!

— Ну, спокойнее, спокойнее, мой мальчик. — Ганс Меерович кликнул горничную.

— По чашке кофе.

Когда за горничной закрылась дверь, Ганс Меерович подмигнул мне:

— Пьешь?

Я смутился. Никогда в жизни я не брал в рот спиртного. Ганс Меерович одобрил:

— Молодец! Набирайся силы. Нашему отечеству нужны здоровые мужчины. А я не прочь пройтись по коньячку… У меня уже все позади. Я дряхлый ревматик. Вот о смене забочусь…

Горничная внесла поднос, на котором были две чашки и кофейник, прикрытый белой салфеткой.

— Мальцайт! Приятного аппетита.

Кофе был обжигающе горячим. Ганс Меерович отпивал маленькими глотками коньяк и потягивал кофе. С наслаждением чмокал полными губами.

— Одну десятую глотка коньяка и большой глоток кофе — вот высшее наслаждение. В моем возрасте, конечно! — Шварц хохотнул. Белая накрахмаленная салфетка топорщилась на его груди, как щит.

— Обрати внимание, мой мальчик, на такое обстоятельство. Ленин был крестьянским вождем. К нему шли ходоки. Он землю передал крестьянам. А Сталин — за рабочих. Он зажимает и гробит крестьян! О, это большой просчет коммунистов: они отбивают интерес к земле и за это жестоко поплатятся…

Я не ощущал вкуса кофе. Мысли, как испуганные воробьи, метались в голове. Может быть, все эти удивительные и странные разговоры — старческие чудачества добрейшего Ганса Мееровича? В те часы не мог я думать, что Шварц выступает как агент фашистов. Это пришло мне на ум позднее, ночью, когда ворочался на жестком топчане в сенцах моих дальних родственников…

— Значит, договорились, Сережа? — Ганс Меерович встал и запахнул тяжелый халат. — Надеюсь, наш мужской разговор останется в этих стенах, не так ли?

Я поспешно кивнул головой: хотелось скорее выбраться на свежий воздух, избавиться от сверлящих, преследующих глаз Ганса Мееровича.

И думалось, что добрейший директор может удушить, если не послушаться его. И я очень испугался… Но мне так хочется учиться!

После бурного заседания педагогического совета Ганс Меерович пригласил Сергея и еще на пороге кабинета прочувствованно пожал ему руку.

— Поздравляю! Дело сделано. Ты остаешься в техникуме. Даже партийцев мне удалось убедить. Вот пример того, когда немец идет с немцем плечо к плечу — результат радует. Смешно было бы — за отца, к тому же давно умершего, отвечать сыну. Смешно!

Ганс Меерович дружил с осторожностью всю жизнь:

— Не следует нам встречаться часто. Мои пожелания ты будешь узнавать от Фрица Рихтера. Выполняй их хорошенько. Гут?

— Яволь! — ответил Сергей и признательно пожал пухлую руку директора.

— Ездил я с Гансом Мееровичем под Одессу, — продолжал свой рассказ Пашканг. — Гостили у колонистов. Немного пожили в Мариуполе. Ганс Меерович весьма доволен был поездкой.

Пашканг назвал мне имена колонистов, выразивших готовность служить фатерлянду. От Сергея же я узнал фамилии воспитанников техникума, которых посетил Ганс Меерович.

Пашканг передохнул, закурил и встал.

— Не думайте, что я продал Шварца, лишь бы остаться в техникуме. Не то слово, извините. Это Шварц так сказал мне на прощанье: «Смотри, не продай энкеведистам! Я к тебе всей душой».

У меня это не шкурничество… Я могу и работать. Моя боязнь… Родина не пострадала бы… Ну, не могу выразить. Насчет войны он… Как же это убивать ребят? А он фашистов ждет! Нехорошо так думать и говорить про человека, который в моей жизни много значит…

— Ты очень хорошо сделал, Сергей! — Я крепко пожал руку Пашканга.