– Серега… – Градов сглотнул и встал, раскинув руки, словно собирался сграбастать его в объятия. – Серега! Это же… Спасибо тебе! Вот это конкретный разговор! Только вот что… А если я не изберусь? Что со стройкой делать? Я же тогда финансировать не смогу…

– Да плевать мне на твое финансирование. Я этот дом детям обещал. Так ты согласен?

– Еще бы! Серег… – Юрка обнял его за плечи, подвел к окну. – А ты что, сможешь вот так, разом, все бросить в Москве и зависнуть в каком-то Новосибирске?

– Смог же я когда-то бросить все здесь и уехать в какую-то Москву! Должок за мной.

– А в кругосветку со мной не поехал! – погрозил ему пальцем Градов.

– Ну! Кругосветка… В нее каждый дурак может поехать. Это тебе не детский дом строить!

Они пожали друг другу руки – крепко, словно соревнуясь, как в детстве, кто сильнее.

Ольге даже не пришлось говорить о своем решении не продавать квартиру и дачу.

Сергей пришел домой окрыленный и просветленный, рассказал про рыжего Ваньку, который станет обязательно президентом и которому он дал слово построить новый детский дом. С бассейном. Со спортзалом. С зимним садом. С маленькими уютными комнатами на двоих… А лучше – на одного, чтобы у каждого пацана, каждой девчонки, была личная комната, куда другим можно входить только со стуком.

Ольга выслушала его с улыбкой и облегчением – и Надька сегодня «вернулась», став прежней, и Сергей словно пришел в сознание после долгой губительной комы… Он даже руки потер, как прежде, увидев на столе огромное блюдо с пловом.

– Жуть, как проголодался! – сказал он, садясь за стол и посыпая огромный ломоть хлеба зеленым луком. – Ты не представляешь, сколько сил уходит на разговоры с чиновниками.

– Сереж… – Ольга села напротив и заговорила быстро, не давая ему возразить: – Мне надо уехать… к Наде. Ее сейчас нельзя бросать, она опять попала в больницу! Она меня выгнала, да, но вела себя как ребенок, который провинился и не хочет это признать!

Сергей отложил кусок хлеба. Почти отшвырнул, чем выдал свое раздражение.

– Надя не ребенок, – с нескрываемым бешенством произнес он. – А вот у тебя есть дети. Может быть, ты займешься ими?

– Почему ты мне предлагаешь выбирать? – завелась Ольга. – Я не хочу и не собираюсь никого бросать – ни детей, ни тебя, ни Надю! Просто сейчас, вот конкретно сейчас – Наде я нужнее, и пользы от меня там будет больше. Ты же видишь, все эти дни я и не думала ни о каком отъезде, потому что не могла бросить тебя в таком состоянии!

Барышев побледнел, на скулах у него ходуном заходили желваки.

– А теперь я, значит, в другом состоянии… – сквозь зубы процедил он. – Что-то изменилось?

– Да. Ты вернулся к нормальной жизни. Ты вспомнил про работу, про Юру, у тебя появилась цель…

– Спасибо, что дождалась, когда я вспомню о работе.

– Не надо, Сережа, зачем ты так? Что я неправильно делаю?

– Ты все делаешь правильно. Даже слишком. Всех спасаешь! Но у тебя есть своя семья и свои проблемы. Дела нашей семьи для тебя должны быть важнее. Это же нормально. И если уж выбирать…

– Но ведь ты остаешься здесь не по своим делам, а из-за Юры! – перебила она его. – Почему Юра важнее Нади?

– Ты ничего не поняла!! Я остаюсь здесь из-за сотни сирот! Все, мне надоел этот разговор! – Он отшвырнул вилку и встал. – Я против того, чтобы ты нас бросала.

– Сережа! Это не так!

– Я против того, чтобы ты уезжала.

Он ушел в кабинет, хлопнув дверью, однако через секунду выглянул и сухо добавил:

– Но решай сама.

И опять хлопнул дверью.

Конечно, сама…

Ольга начала лихорадочно собирать вещи.

Только сама…

Потому что, если с Надькой что-то случится, как случилось с Леонидом Сергеевичем, она себе не простит.

Машка и Костик горячо заверили ее, что пару дней обойдутся без няни, сами накормят папу, проследят, чтобы он не курил и ложился спать вовремя.

Перед тем как выйти из дома, она написала записку:

«Сережа, ты должен меня понять. Прости! Я люблю тебя».

И прикрепила ее магнитом к холодильнику.

Жизнь без виски и водки оказалась не такой уж ужасной.

А осознание того, что Грозовский такую жизнь бы одобрил, давало силы не пить вообще. И даже не думать об этом, хотя организм по привычке иногда отвечал ломкой на отсутствие алкоголя.

Надю выписали утром.

Она знала, что ее на машине ждет у больницы Ольга, поэтому заготовила целую речь отчаянного раскаяния, но…

Не вспомнила из нее ни слова, увидев подругу.

Только и смогла сказать:

– Сто лет тебя не видела!

Сто лет – это все время, пока пила.

Они обнялись, расцеловались и ни словом не обмолвились больше о том, что их так долго разъединяло.