Когда начался обстрел, никто из маленького гарнизона дома и не понял – сперва с одиночных, а потом пошло по нарастающей. Брейк выцеливал то одного, то другого; сделал пару выстрелов и с гримасой потер ушибленное отдачей плечо.

– Винтовочка, чего же ты так больно толкаешь, – ласково обратился курсант к «мосинке» и снова прильнул к прицелу.

Вряд ли кто из нападавших мог додуматься, откуда ведется снайперский огонь, – уж больно хорошо Брейк замаскировался. Только вот ни в кого не попал.

Плюнув на все, курсант перебежал на другой лестничный пролет, упал на пол за мешками и начал тщательно выцеливать перебегающих.

Трах! Удар винтовки в плечо.

– Е-е-есть! – заорал Брейк.

Возле дома перестрелка начала стихать и откатилась назад. Рванула пара наствольных гранат-«трамблонов» возле подъезда, и все смолкло. Нападавшие под хорошо организованным и заранее спланированным огнем сперва отступали, медленно огрызаясь автоматными очередями и гранатометными выстрелами по стенам, чтобы вышибать камни и щебенку для дополнительного поражающего фактора и разлета осколков по всем направлениям.

Откуда-то из-за домов нападающим ударили во фланг. Ударили слаженно, из пулемета и нескольких автоматов. Ополченцы, сгруппировавшись и накопившись в подъезде, выскочили наружу и короткими перебежками начали преследование. Неизвестные, оказавшие помощь, стреляли профессионально, короткими очередями, прикрывая друг друга при перебежках и охватывая полукольцом. Ополченцы из дома напирали с тылу. Бой повернулся совсем другой стороной. Авиаподготовка наступления существенного влияния на этот небольшой, по размерам боев в городе, огневой контакт не оказала.

Брейк, бежавший короткими перебежками и стрелявший с «мосинки» с колена и стоя из-за деревьев, все-таки «снял» еще одного из нападавших. Чернявый, невысокого роста мужичок в серо-зеленой форме, отдаленно напоминавшей помесь фашистской и старой советской формы, и сжимавший в руках «калашников» с дополнительной рукояткой на цевье, получил при перебежке пулю в спину и полетел на землю. Стрельба стихала и, наконец, совсем прекратилась. Держа винтовку у плеча, рыская взглядом по сторонам, поводя стволом и озираясь на своих напарников, Брейк приблизился к одному из трупов и, присев на корточки, начал его осматривать.

– Что, своего «первого» рассматриваешь, душевно терзаешься? – спросил совсем рядом чей-то очень знакомый голос.

Брейк поднял голову и уставился на невесть откуда взявшегося Мотыля, облаченного в камуфляж, кроссовки, «афганский» нагрудник и в кепочку-бейсболочку. На плече у Жени болтался «АКМ» с подствольным гранатометом. Рядышком толпились его парни из «шахер-махера».

– Буа не зио кок, – пробурчал Брейк, – какие, на хрен, муки… Смотрю я вот на этого Иона Суручану и мучаюсь от того, что я такой тупой. Ведь говорил нам каплей Поповских – цельтесь в жопу, она больше головы, всяко-разно попадешь. А я все, как дурачок, – в голову да в голову…

В январе девяносто пятого мы на бешеной скорости подлетели на своем БТРе к президентскому дворцу. По дороге нас пару раз обстреляли, но все в целом прошло благополучно. Мой замкомгруппы Паша даже умудрился привстать на броне и, придерживаемый за колени снайпером Григоровичем, выпустить в развалины выстрел из одноразового гранатомета. Дворец стоял пустой и гулкий, рядом шарахались различные подразделения федеральных войск. Кто-то фотографировался, кто-то просто пялился на громадное серое здание. Совсем недавно разведчики-уральцы и морские пехотинцы с севера вошли в этот символ дудаевского режима и в знак того, что дворец наш, повесили вместо флага морскую тельняшку. Сейчас на крыше виднелся стандартный триколор.

– Экипаж на охране, связь со сто семьдесят третьей на нашу сто пятьдесят девятую, – предупредил я остающихся и махнул рукой, давая команду спешиваться.

Ничего интересного – спереть и то нечего. В холле на первом этаже сидели несколько пехотинцев, разжигавших небольшой костерчик из остатков мебели пятидесятитысячными купюрами.

– Ого, – восхитился Паша. – Бабло палют. У них все с мозгами в порядке?

– Стали бы они настоящее палить, – буркнул под нос медик и, нагнувшись, поднял несколько купюр. – Зырь, какая туфта, самопал голимый.

Паша с удивлением посмотрел на бумажку и засунул ее в карман. Воевать тут мы ни с кем не собирались. Наш начальник поставил задачу забрать каких-то журналистов, снимавших здесь панорамы, и доставить их в штаб рохлинского корпуса. Вроде бы ничего страшного, но в городе идут бои, и проскакивать простреливаемые участки не так уж и просто, а иногда даже опасно для жизни.

Запросили по станции, не появлялся ли кто из начальства, и попросили уточнить место поиска. Уточнили. Как там все легко! Ищите во Дворце. Тут этих журналистов не так уж и мало. Вон, какие-то с камерами бродят, а вот еще одни, снимают мотострелков у костра. Вон какой-то парнишка стоит с микрофоном на ступенях. Безбашенные какие-то. Те, которых я видел, в основном возле разрушенной бани, в Ханкале репортировали: «Я веду репортаж из самого центра города». А эти аж до площади Мансура добрались. Озадачив своих разведчиков искать тележурналиста Вову в кожаной куртке и синем бронежилете, я вышел из холла на ступеньки и начал с удивлением рассматривать стены. Каких тут только надписей не оставляли, прямо как на Рейхстаге! И матерные, и вполне безобидные – города, клички, наименования подразделений… Эх, а я-то чем хуже!