В лагере было среди заключенных два хунхуза из Монголии. По своему виду они настоящие дикари. Они угрюмы, неприветливы, дико озирались по сторонам, молчаливы. Типичные разбойники. Были японцы, китайцы, корейцы, и др. представители народов восточной Азии и Европы.

Больные и обессиленные на наружные работы не назначались. Находясь в бараке они но смели лечь на нары. Если кто и попытался прилечь на нары, то его сразу же отправляли в изолятор. Часто таких смельчаков, за нарушение лагерных распоряжений, назначали на чистку лагерного двора и клозетных ям. Эти больные и ослабевшие должны были ведрами вычерпывать содержимое, наполнять бочки и отвозить туда, куда прикажет лагерный агроном.

После полутора-месячного пребывания в этом лагерном отделении, выделили 500 заключенных, в том число и меня, погрузили в вагоны и отправили в направлении Братска. Проехали мы 70–80 километров и неожиданно поезд останавливается. Подастся команда конвоиров: «Пулей вылетай». Заключенные не вылетают пулей а довольно медленно вываливаются из вагонов, падая друг на друга с приличной высоты. Сползли с высокой железнодорожной насыпи на большую зеленую площадь. Конвоиры приказали построиться в колонну по два и раздеться до гола. Забелели наши тела, со дня нашей выдачи Советам, не видевшие солнечных лучей. Кожа усеяна красными пятнами, от укусов клопов и вшей. В трехстах шагах от нас стояли вольные поселенцы, качали головами и наблюдали за «шмоном»-обыском.

Я уже писал, что нас обобрали, как следует, в Тайшете, потом в лагерном отделении № 25 и в др. куда нас привозили и откуда отвозили. При уходе из лагеря группы заключенных или одиночки «шмон» — обыск был обязательным и очень тщательным.

Частые обыски страшно действовали на наши нервы» Вот и здесь конвоиры начали рыться в нашем барахлишке, стараясь найти оружие, а главным образом деньги. Обыск продолжался довольно долго.

Одно было при обыске приятно, это стоять голышом на солнце, лучи которого так приятно обогревали наши тела. Но вот солнце начало скрываться за высоким соснами тайги и сделалось прохладно. Начали наступать сумерки, которые заставили конвоиров поспешить с окончанием обыска. Конвоиры, которым обыск ничего не дал, начали обыскивать абы как, чтобы только отбыть очередь.

Обыск закончен. Мы одели на себя свое барахлишко и полезли в вагоны. Привезли нас, как оказалось, в лагерное отделение № 7. Выгрузили, построили в колонну и разместили по баракам. После двухдневного перерыва, понадобившегося на проверку и разбивку но рабочим бригадам, нас лагерное начальство взяло в эксплуатацию, т. е. начало выматывать из нас последние силы.

Началась та же горькая жизнь в «знаменитых ««особо-режимных» и закрытых лагерях. В наших бараках на окнах были сетки из толстой проволоки, а двери из железа. Утром, после полуголодного завтрака, выстраивались у ворот. Больных приказано было вести под руки на работу. После долгих поучений и предупреждений, начальник конвоиров делал строгое заявление, что тот заключенный, который попытается совершить побег будет убит без предупреждения, а потому будет убит всякий заключенный, который сделает шаг вправо или влево.

Под усиленным конвоем нас отправляли, по пешему хождению, на работу, которая находилась от нашего лагеря в 4–5 километрах. В рабочей бригаде нас было до трехсот человек. Так-же было и много новичков, которых еще не были хорошо известны лагерные порядки и правила. Новичков интересовало все, а потому они со вниманием осматривали сосны — гиганты, березы в несколько обхватов, лужайки тайги, поворачивали свои головы в сторону прокричавшего глухаря. От любопытства их головы вертелись то в одну, то в другую сторону. Несчастные новички не могли допустить, что за это безобидное любопытство их ждет наказание.

Старшина, с остервенением наносит удары палкой по головам и плечам новичков. Удары бывали настолько сильными, что от палки летели куски. Трудно сказать, о количестве палок, перебитых на плечах и головах заключенных. В этом лагере нам, заключенным, пришлось испытать страшные мучения еще от одного бича людей и животных.

16 июля появились целые облака мошки, которая набросилась на людей и животных. Мошка была настолько маленькой что не чувствовалось когда она прилипала к коже лица и рук. Она, как и комар, с жадностью пила нашу кровь. Эта мошкара была настолько маленькой, что свободно пролазила через отверстия той сетки, которую мы имели на лицах, защищаясь от такой же массы комаров.

Была еще и другая мошка более крупная и своим видом напоминала нам собачью муху. Впивалась она в открытое тело и разъедала его до ран. Во время еды эта мошка на стенках посуды с едой и на хлебе садилась тонким пластом. Борьба с этим бичем бесполезная. «Голод не тетка», все будешь есть, чтобы утолить голод.

Ночью я почувствовал большое недомогание. Утром пошел в санчасть. Измерили температуру и послали в барак. Это был редкий случай, что заключенного с температурой освободили от работы и послали в барак. От яда мошкары у меня оказалась пониженная температура. Следующие дни я ходил на работу.

Работали мы возле большой реки. Жара была ужасная. Заключенные мучились от жажды. Попросили конвоира, чтобы он разрешил, одному из нас, принести воды из реки. Конвоир разрешил. Наш бригадир (из заключенных) послал одноглазого инвалида полк. Полупанова В. В. с ведром к реке.

Но успел Полупанов сделать несколько шагов, как неожиданно раздался выстрел и он, раненный в грудь, свалился мертвым на землю. Мы, заключенные, не имели права подойти к смертельно раненному, чтобы оказать помощь. Конвоиры нам запретили подходить к нему. Только через четыре часа из лагеря прибыла комиссия с лагерным офицером. Собрали всех заключенных, построили вокруг убитого и стали говорить свои глупейшие речи.