Оперуполномоченные были лучше, более человечные, но их доброта была скована и сокращена другими начальниками. Так в одном лагерном отделении оперуполномоченный ст. лейтенант тайно подкармливал несчастных заключенных посылая хлеб, через свою жену, голодающим. Очень многие лагерники на всю жизнь сохранили в своей душе благодарность ему и его жене.

Его добрые дела никогда не забудутся. Он, видя мучения людей, переживал с ними их муки, страдал душой за них и однажды его нашли застрелившимся.

Но таких добрых людей были единицы.

Еще не рассвело как следует, а звон «сталинских колоколов» /подвесных кусков рельс/, оглушая окрестность, врывается в бараки и беспощадно бьет по барабанным перепонкам еще спящих лагерников, возвещая, что день начинается.

Лагерники шлют «звонарю» и всем*, советскому верховному аппарату бесконечные чистосердечные проклятия и наихудшие пожелания, какие только может человек во время гнева припомнить.

В брюках и одних рубахах бегут они к умывальнику, чтобы захватить один из 20-ти «сосков», чтобы поскорее умыться и бежать обратно в теплый барак. Вода, охлажденная сибирской холодной ночью, колет кожу лица, но это не беда — скорее умоешься!

Первая партия кончает умываться и подбегает вторая. — Сюда, сюда! здесь вода теплее, — кричат шутники. Находятся чудаки, которые и на самом деле думают, что там вода теплее и, подставив руки под холодную струю, ругаются, а остальная братия, довольная, хохочет.

Умывание кончено. Ждем завтрака. Сидим как на иголках. Пустые желудки не дают покоя, напоминая о себе все время. Глаза всех обращены к двери — не идет ли дежурный. Не успел он еще войти в барак и крикнуть: «Бригада, на завтрак!», как часть бригады уже несется «наметом» к столовой.

Но после был установлен другой порядок: было приказано бригадам идти в столовую только в колонне по-два. Вся эта «руля» врывается в столовую и, не отрывая глаз от окна выдачи пищи, занимает столы с Х-образными ножками и досками, прибитыми сверху, и подвижными длинными /по длине стола/ скамейками.

Раньше все подходили в затылок и каждый получал для себя, но потом это отменили и выбирался раздатчик, который получал по 200 грамм хлеба на завтрак, раздавал его, а потом получал пищу и разносил ее по столам.

На завтрак полагалось 500 граммов баланды /жидкий суп/ и около 150 гр. каши. С жадностью все это проглатывалось и, не вполне утоливши голод, заключенные с завистью всматриваются в счастливчика, которому кто-то, по какой либо, причине не съедавший своей порции, передает свои остатки.

Очередь завтрака отбыли и — по баракам! Быстро одеваемся, а «рельса» уже звонит.

— «Вылетай пулей! — орет во все горло бригадир.

И стремглав летит бригада на развод к воротам. Строимся.

Дежурный орёт: «На развод всех!»

Бригадиры рапортуют о больных.

— Никаких больных, все на работу! — орет начальник лагеря.

И по два здоровых берут под руки больного и после шмона /обыска/ — не взял ли кто сухарей, заготовленных для побега, отправляются на работу, волоча и больных.

Идут все сначала в ногу, а потом вперемежку — кто как попало. Впереди вожатые, по бокам 2 или 3 охранника, а сзади остальные с собакой.

Приходим на лесоповал. После расстановки часовых, начинается работа. Визжат электропилы. Несутся то с одной, то с другой стороны крики «Бойся!»

За этими криками, оглушая окрестности сначала сильным шумом, а потом ударом подобным выстрелу из тяжелого орудия, падают высокие стройные и могучие сосны и кедры, сметая своими длинными верхушками все на своем лету, нередко и зазевавшихся или неосторожных рабочих.

Многих тайга искалечила, подорвала, а многих забрала и в недра своей земли. Многие кончили свой жизненный путь в ее дебрях, далеко от своих родных и родных Краев, избавившись на веки от всех житейских невзгод и тоски по свободе, семье, Године, о прошлых днях, своей несчастной загубленной доле.

На упавшую сосну набрасываются сучкорубы, стучат и заливаются острые топоры, вонзаясь в тело неподвижного великана, оголяя его от пышных веток и сучков, делая его чистым и гладким, напоминающим гигантскую свечу темно-коричневого цвета.