— Поля за городскими стенами у нас такие, что глазом не охватишь, мальчик мой! Несколько десятков першей [20] у Grote Houtpoort, больших деревянных ворот, еще того больше — неподалеку от розовых плантаций, у соседних малых ворот, Kleine Houtpoort, и, кроме того, большой участок рядом с Bolls-laen, «луковичным путем». Одним словом, можно без преувеличения сказать, что по крайней мере, один из каждых пяти выращенных в Харлеме тюльпанов — наш.

Виллем с Паулюса глаз не сводил. То, что он услышал, его опечалило: гости оказались куда состоятельнее, чем он думал, и Деруики рядом с Берестейнами виделись ему теперь совсем уже бедняками. Дано ли их семьям когда-нибудь сравняться? Сколько он ни внушал себе, что процветанием своим Паулюс обязан не только собственному труду, что есть здесь доля удачи, а может быть, и какая-то хитрость, — такое богатство в одних руках, такое множество людей на службе у одного поражали воображение. Ну и можно ли, сравнив себя с ним, не ощутить собственного убожества?

Внезапно, как и тогда в «Золотой Лозе», старший из Деруиков утратил дар речи. Он сидел весь красный, с вытаращенными глазами, с отвисшей губой, и вид у него был такой, словно бедняга вот-вот лишится чувств. Угасающую беседу спасла Харриет, взяв на себя излюбленную роль дерзкой девчонки:

— Вот как? А разве порядочные люди интересуются тюльпанами? Говорят, ими больше всех увлекаются простолюдины, а торгуют ими в тавернах и прочих злачных местах…

— Харриет, разве можно так! — одернул сестру Яспер. — Ты оскорбляешь наших гостей! Не обращайте внимания, господа… С этой девицей сам черт не сладит!

— Да я всего лишь спросила!

— Замолчи, наглое создание! — прикрикнул Виллем.

Элиазар поглядел на Харриет свысока:

— Кто тебе это сказал, девочка?

— Отец моей подруги Сольвейг.

— Ну и дурак он, отец твоей подруги! Тюльпанами увлекается никакое не простонародье, тюльпанами увлекаются сообразительные и практичные люди, и я горжусь тем, что принадлежу к их числу! Конечно, тюльпаны, в отличие от меди или французского коньяка, пока не котируются на амстердамской бирже, и кажется, что деньги в них вкладывать не так уж надежно. Возможно даже, в глазах столичных регентов мы выглядим необразованной деревенщиной, которая торгует цветочками, как сами они когда-то торговали шерстью или топленым салом!

Виллем отчаянно мотал головой, показывая, что он со столичными регентами никак не согласен.

— Они не правы, сударь!

— Разумеется, не правы! И вскоре почувствуют это на собственной шкуре! Когда господа из Амстердама увидят, какие неслыханные доходы сулит торговля тюльпанами, когда мы за горстку луковиц получим их особняки, их кареты и их великолепные упряжки — они пожалеют о том, что нами гнушались. Есть ли еще товар, чья стоимость удваивается только оттого, что он переходит из рук в руки, а из этих других рук — в третьи? Найдется ли на свете самородок настолько весомый или драгоценный камень настолько безупречный, чтобы он один мог сделать вас богачом? Правда ведь, нет ничего подобного? А чудо, которое совершили простые цветоводы, — вот оно, у всех перед глазами!

Красноречие Элиазара подстегнуло и его аппетит: чем больше он работал языком, тем быстрее двигался и его нож, почти с каждым словом отрезая по кружку колбасы. Зато ректор, стоило ему вступить в разговор, сразу же отодвинул тарелку.

— Образованный человек не может презирать тюльпаны… Только невежды считают их грубыми и никчемными. В других странах знают им цену, там их ценят не меньше, чем у нас — розы и лилии! Известно ли вам, к примеру, что те, кто поклоняется султану, считают этот цветок священным, потому что турецкое его название — lale — состоит из тех же букв, что и имя Всевышнего? И больше всего ценятся те сорта, у которых чашечка миндалевидная, а лепестки удлиненные, как острия пик. Их названия: Nur-i-Adin — «Свет рая» или Dur-i-yekta — «Несравненная жемчужина»…

Даже Элиазар удивился, услышав это.

— Вы так много знаете о тюльпанах?

— Да, как ты знаешь многое о сортах и о способах разведения тюльпанов, так и я — кое-что из их истории. Приправляю этими забавными рассказиками свою болтовню, расхваливая товар, и торговля идет бойко.

— Восхитительно! — воскликнул Виллем и зааплодировал.

Яспер и девушки присоединились к рукоплесканиям старшего брата, однако по лицу Харриет было видно, что она-то от речей ректора в восхищение не пришла и оттачивает очередную остроту. Виллем бросил гневный взгляд на сестру, приказывая ей молчать, а потом умильный — на гостя.

— Сударь, то, что я услышал, привело меня в восторг, и я непременно поблагодарю отца за знакомство с вами. Теперь мне совершенно ясно, что отец все уладил как нельзя лучше, теперь я понимаю, что, назвав мне ваше имя, он обеспечил всей семье надежную поддержку!

Паулюс внимал комплиментам, воздев руку с двумя соединенными пальцами — подобным жестом благословляют прелаты.

— Спасибо, спасибо, милый Виллем! Как много чувства и благоразумия в твоих речах! И я убедился, что Корнелис, прислав тебя ко мне, не только исполнил свой отцовский долг: его посредничество полезно нам обоим!

— В первую же нашу встречу, мессир Паулюс, вы вложили мне в руку эту луковицу тюльпана, в которой заключено, так сказать, семя нашего будущего. Разве я мог не почувствовать, что именно на этом пути наша семья, приложив все силы, вернет себе титулы и состояние, которыми обладала в прежние времена? Деруики были художниками и бакалейщиками, они были поэтами и лавочниками, отныне дело Деруиков — служить тюльпанам и браться за все ремесла, какие потребуются для того, чтобы выращивать тюльпаны и торговать ими. Не стану скрывать: пока ни я сам ничего о цветах не знаю, ни мои сестры и брат. Правда, Харриет, наша младшенькая, иногда осмеливается о них поговорить…