Шрифт:
Наконец господин Засов сказал Виллему, что настал его черед, и юноша перепугался: он все еще не имел ни малейшего представления о том, что должен говорить.
Зато участники аукциона, стоило им увидеть, как этот бледный мальчишка воздевает, словно дароносицу, свою луковку, мигом сообразили, как действовать.
— Посмотрите-ка на этого желторотого птенчика! — выкрикнул какой-то престарелый шутник. — А ведь потрется среди нас — весь пушок с него и облезет, готов спорить на что угодно!
— Да не птенчик он, а теленочек: у пьяниц пиво изо рта льется, а у него молочко из носа капает!
Насмешки сыпались градом, несчастный Виллем стоял перед тюльпанщиками, как мученик, которого вот-вот начнут побивать камнями, а те состязались в остроумии, наперебой стараясь задать ему вопрос пообиднее или обозвать как-нибудь похлестче. Бедняга не только ничего не знал о выставленном им на торги тюльпане, он и название-то цветка коверкал, и все, что он мог сделать в свою защиту, — снижать и снижать цену. Когда Виллема наконец отпустили, самая высокая ставка отличалась от самой низкой всего на какой-то гульден и составляла три флорина шестнадцать стёйверов.
Секретарь даже не осмелился назвать эту смехотворную цену, только записал цифры на своей доске и трусливо заручился согласием Виллема, который был в таком смятении, что подписал бы сейчас что угодно — даже свой смертный приговор. Мел в руке писца почти замкнул роковой круг, но тут внезапно топнул ногой Паулюс, до тех пор молча наблюдавший за муками своего подопечного.
— Нет, в бога душу мать! Я не допущу такой подлости!
Вспышка ректора была встречена шиканьем и свистом, причем трудно сказать, что больше возмутило тюльпанщиков: богохульство из уст собрата или заминка в аукционе, но как бы там ни было — Паулюс посягнул на святое.
— У-у! Оштрафовать Берестейна!
— Пошел отсюда! И желторотика своего не забудь!
— Гнать его из коллегии! [30] Заберите у него мел!
— Допей свою кружку, может, в голове прояснится!
Паулюс был не из тех, кто стерпит обиду. Решительно нахлобучив шляпу, он встал, и кое-кто уже подумал, что регент вот-вот покинет «Чертову западню», но он вместо того вышел в центр крута беснующихся коллег, приблизился к Виллему, взял его за руку, и этот жест, в котором сквозила нежность и который служил явным намеком на нечистоту отношений между двумя мужчинами, распалил тюльпанщиков до предела. В парочку полетели, по счастью никого не ранив, грифельные доски, и, если бы правила не запрещали входить в таверну с оружием, самые отчаянные обнажили бы сейчас клинки — в этом сомневаться не приходилось!..
30
Коллегиями назвались собиравшиеся в тавернах Харлема и еще нескольких голландских городов импровизированные цветочные биржи. На них занимались, по сути, тем же, чем и на главной амстердамской бирже, — то есть спекуляцией «бумажными тюльпанами».
Дело грозило обернуться серьезными беспорядками. Спас положение, как ни странно, господин Засов — коротышка, не способный усмирить мятежников ни криком, ни ударом кулака. Спас, прибегнув к хитрости: он медленно, с нажимом провел мелом по грифельной доске, раздался пронзительный скрежет, от которого болезненно поморщились не только тюльпанщики, но и многие из тех, кто кутил за стеной. Таким способом удалось навести порядок, все утихли, и, воспользовавшись паузой, поспешил высказаться ван Берестейн:
— Позор вам, торговцы тюльпанами! Позор коллегии Красного жезла и горе ее законам! Что подумает о вас этот юноша, которого вы только что осмеяли и освистали? Что он, выйдя отсюда, сможет рассказать о харлемских цветоводах, обошедшихся с ним так грубо? Лично я думаю, что он назовет вас плутами, мошенниками и ворами… И будет прав! Потому что только прохвосту и мошеннику впору предложить три флорина шестнадцать стёйверов за луковицу, купленную мною здесь же за сумму в тридцать раз большую, и ведь я ее еще задешево купил! Почему бы лучше попросту не обокрасть новичка? Почему бы не усыпить его и не обобрать спящего?
С этими словами ректор изобразил, будто втыкает нож в бок Виллема, а тому даже не особенно пришлось притворяться, что сию минуту рухнет. Жест первого и состояние второго заставили зрителей содрогнуться. И вот тогда-то Паулюс, выхватив луковицу из рук все еще изучавшего ее потенциального покупателя, показал ее всем.
— Тюльпанщики, собратья мои дорогие, вот посмотрите на луковицу сорта Admirael Van Engeland, о которой идет речь. Она недавно взвешена, вес ее составил сто шестьдесят четыре грана, согласитесь, это великолепный образчик, и я бы даже сказал — исключительно ценный. Найдется ли здесь кто-нибудь, кто пожелает это оспорить?
Члены коллегии переглянулись, пытаясь понять, хочет ли кто-то возразить, однако ничье намерение не оказалось достаточно явным, и все промолчали.
— Так вот. Я купил эту луковицу за девяносто восемь флоринов. Когда она сменила владельца, цена ее возросла до двухсот шестидесяти четырех гульденов. Затем, когда в моду вошли цветы с пурпурными прожилками, стоимость луковицы опять почти удвоилась, и стоила она тогда четыреста шестьдесят гульденов. Ну и сколько же по-вашему можно отдать за нее сегодня? Шестьсот флоринов? Семьсот?