Расчет был на внезапность, с твердой уверенностью в том, что затею сию шведские генералы сочтут за нелепость.

Впрочем, и многие из русских военачальников были солидарны с недругом. Так, двое из троих командующих группировками (Барклай де Толли и Шувалов) критиковали операцию при ее обсуждении. Сам главнокомандующий русскими войсками в Финляндии генерал Кнорринг был против такой авантюры. Лишь Петр Иванович Багратион коротко, по-солдатски отрапортовал: «Прикажете идти — пойду».

Но прибытие на театр войны военного министра генерала от артиллерии Аракчеева с наистрожайшим повелением монарха «к незамедлительным действиям» сняло на сей счет все сомнения.

Думается, однако, что и сам военный министр был не в полной уверенности, удастся ли рискованное дело. Поэтому, напутствуя Барклая перед началом похода, он говорил, бравируя: «Желал бы я быть не министром, а на вашем месте, ибо министров много, а переход через Кваркен Провидение предоставляет только вам одному». (Вещая так, Аракчеев, сам того не подозревая, оказался «ясновидящим». Пожелание его не быть военным министром вскоре сбылось. Должность эта была занята Барклаем де Толли.)

Как бы там ни было, а 16 марта, [2] тайно собрав на безлюдных островах Вольтрунте и Биерке отряд численностью в пять тысяч человек (при восьми орудиях), Барклай повел вверенное ему войско «в открытое море».

Вот как описано это событие одним из очевидцев: «Свирепствующая в эту зиму жестокая буря, сокрушив толстый лед на Кваркене, разметала его на всем пространстве огромными обломками, которые подобно диким утесам возвышались в разных направлениях, то пересекая путь, то простирались вдоль оного.

Вдали гряды льдин представляли необыкновенное зрелище. Казалось, будто волны морские замерзли мгновенно, в минуту сильной зыби. Трудности похода увеличивались на каждом шагу. Надлежало то карабкаться по льдинам, то сворачивать на сторону, то выбираться из глубокого снега, покрытого облоем. Пот лился с чела воинов от излишнего напряжения сил, и в то же время пронзительный и жгучий северный ветер стеснял дыхание, мертвил тело и душу, возбуждал опасение, чтобы, превратившись в ураган, не взорвал ледяные твердыни… Кругом представлялись ужасные следы разрушения, и, сии, так сказать, „развалины моря“ напоминали о возможностях нового переворота».

Действительно, трудности были неимоверные. Трое суток шел отряд, выбиваясь из сил. Лошади скользили и падали. Короткие привалы проводили на бивуаках без огня и костров. Шли без проводников днем и ночью, ориентируясь лишь на компас. «Понесенные в сем походе трудности, — доносил Барклай, — единственно русскому преодолеть можно».

И тем не менее утром 20 марта войско Барклая внезапно вышло к шведскому берегу. Застигнутые врасплох, не в силах сдержать дерзкий натиск русских воинов, шведы поспешно отступили. Обратившись к солдатам с призывом «…не запятнать приобретенной славы, оставить в чужом крае память, которую бы чтило потомство», Барклай преследовал супостата. Когда авангард его вышел к Умео, прибыл парламентер с пожеланиями «о мире», на что Барклай с достоинством отвечал: «Войско русское не может быть удержано в своих успехах ни какими предлогами, ни препятствиями. Но! Ежели шведы желают получить пощаду, то сам генерал их должен, не медля, явиться ко мне».

Скорый «на приглашение» генерал Кронштет убедительно просил Барклая о прекращении огня, уверял в миролюбии Швеции, в том, что король Густав IV лишен престола и в управление государством вступил герцог Зюдермаландский. Сведения об успехах корпусов Шувалова и Багратиона, как и многие печатные манифесты, убедили Барклая в этом.

24 марта русские войска торжественным маршем вступили в Умео, на стенах коего реяли белые флаги побежденных. По заключенному перемирию Умео и прилегающие к нему земли были «уступлены русскому оружию».

Впрочем, перемирие длилось недолго. Вскоре Россия возобновила военные действия. При этом главнокомандующим на театре войны был назначен Барклай де Толли. Успешные действия русских войск под его началом завершены были Фридрихсгамским мирным договором, подписанным 17 сентября 1809 года, по которому к России отошли Финляндия и Аландские острова. Русско-шведская граница стала отстоять от Петербурга на 500 километров. Губернатором вновь приобретенных земель назначен был (возведенный в чин генерала от инфантерии) Михаил Богданович Барклай де Толли. Он же за беспримерный подвиг, совершенный им и подчиненным ему войском, удостоен был ордена Святого Александра Невского [3] и памятной медалью «За переход на шведский берег».

Пушечная пальба и фейерверки озаряли в те дни небо Петербурга. На приемах, балах, банкетах и русских застольях произносились хвалебные речи русскому воинству. Не забывали при этом и Михаила Богдановича Барклая де Толли.

Вскоре о Барклае де Толли заговорили в столичных кругах более громко. Причиной тому было совершенно неожиданное назначение его на пост военного министра сухопутных сил Российской империи. Посудачить же было о чем. Шутка ли! Сменял самого Аракчеева, правую руку Его Императорского Величества Павла I, графа, генерала от артиллерии, на коленях у коего играл наследник престола, нынешний император.

Хотя, справедливости ради надо сказать, что многие, выражаясь современным языком, такой перестановкой кадров были весьма довольны. Слишком уж одиозной была фигура графа. Неслучайно правление его в армии было наречено «аракчеевщиной».

Сутуловатый, костляво-жилистый, со свирепым взглядом, жестокий и скорый на расправу, Аракчеев вызывал у подчиненных страх и отвращение. Не лучшее впечатление оставлял шеф военного ведомства и в светских кругах. Солдафонство и грубость его изумляли просвещенную публику.