— Вы ошибаетесь, — сказал мой отец Эдику, — ничего этого нет и в помине. Дело в том, что она родом из Марселя. Большинство жительниц Марселя смуглы и черноволосы.

Для меня до сих пор остается загадкой, откуда он мог это знать. Ни в Марселе, ни в других городах с франкофонным населением мой отец никогда не был. Может быть, он цитировал какого-то французского автора. «Большинство женщин Марселя смуглы и черноволосы» — чем это не начало для рассказа?

Мне совсем не запомнилась дорога в Москву. Я уже много раз ездил на электричке, которая ползет четыре часа со всеми остановками и раскачивается как телега. Чаще всего мы ездили за продуктами. В нашем городе трудно было купить не только сковородку и эмалированную кастрюлю, но также все то, что в них варят, жарят и пекут. Особенного значения жители города этому не придавали. Всегда можно было съездить и запастись едой на неделю вперед — четыре часа туда, четыре — обратно, три — в очередях, на что же еще потратить выходной день?

В Музее западного и восточного искусства меня поразила широкая мраморная лестница с красной ковровой дорожкой. Это было первое яркое впечатление после долгой и нудной дороги. Лестница была как обещание, что все остальное будет не менее интересным. Невдалеке от нее стояла большая статуя: голый юноша с какой-то веревкой на плече. Я уже видел статуи голых женщин, но статую голого юноши, да еще с веревкой, увидел впервые. Оказывается, и такое бывает. У ног статуи стоял неизвестный мужчина и смотрел в нашу сторону. Увидев в толпе мадмуазель Фарин, он подошел к ней, обнял и поцеловал, не обращая внимания на внимательно наблюдающих за ними студенток. Тут надо уточнить, что в нашем городе на факультете иностранных языков учились только студентки, ни одного студента на этом факультете не было. Мне показалось странным такое публичное проявление чувств. Когда к нам домой приходили студентки, родители обращались друг к другу по имени-отчеству, как бы дистанцируясь в их присутствии. Хотя это тоже казалось странным.

В сопровождении неизвестного мадмуазель Фарин поднялась по мраморной лестнице, вошла в зал. Они сели на лавочку, взялись за руки и оживленно заговорили. А мы начали осматривать картины. Минут через пять Ольга Степановна спросила у мадмуазель Фарин, не хочет ли она начать лекцию.

— Честно говоря, — спокойно ответила та, поведя глазами по развешенным полотнам, — я плохо во всем этом разбираюсь…

И поинтересовалась, когда назначен отъезд.

— Я хотела уехать в пятнадцать тридцать, — рассказывала потом Ольга Степановна, — но посмотрела на нее и сказала, что наша электричка в семнадцать ноль-ноль.

— Хорошо, — ответила мадмуазель Фарин, — я успею.

После этого вместе со своим спутником она покинула выставку.

— Кто этот человек, с которым она ушла?

— Это ее компатриот, — не задумываясь, ответил отец.

Спрашивать, кто такой компатриот, я не решился.

На выставке экспонировались работы Пикассо из отечественных музеев, в основном розового и голубого периодов, все они были куплены богатыми русскими коллекционерами до революции. После революции таких любителей живописи, которые в состоянии были бы у коммуниста Пикассо что-нибудь купить, в России не нашлось. Увидев «Девочку на шаре», я заметил, что она похожа на мадмуазель Фарин, и поделился этим открытием с отцом.

— А почему здесь написано «Портрет молодого человека», а нарисованы только круги и стрелы? — спросил я, когда мы перешли к другой картине.

— Ну, — неопределенно ответил отец, — это непростой художник.

Перед тем как уходить, отец сказал студенткам: «А вот книга отзывов. Не желаете написать?» По его тону я понял, что он заранее знает их ответ.

— А можно я напишу? — спросил я.

— Не надо, — решительно сказал отец. — Ты все равно ничего умного не напишешь.

Студентки рассмеялись.

— Почему ты уверен, что я умного не напишу? — спросил я, когда мы спускались по ковровой дорожке навстречу голому юноше с веревкой на плече. — Может быть, Пикассо будет приятно прочесть мой отзыв? Он прочтет и обрадуется.

— К сожалению, он умер, — ответил отец.

— Кто же будет читать эти отзывы, если он умер? — спросил я.

— Их никто не будет читать.

Выйдя из музея, все мы, стараясь держаться вместе, отправились по магазинам. Глупо было бы не использовать подаренное Ольгой Степановной время, приехать с пустыми руками. О Пикассо никто больше не вспоминал.

Мадмуазель Фарин появилась на платформе за две минуты до прихода электрички. Она, единственная на этой платформе, была без продуктовой сумки. Увидев ее, студентки начали шептаться и хихикать. У них был такой вид, как будто они хотят ее о чем-то спросить, но не знают, как начать. Наконец несколько студенток подошли к ней и заговорили. Улыбаясь, мадмуазель Фарин что-то отвечала. Потом все они засмеялись. Я тут же захотел разделить это веселье. Скучно было просто так стоять и ждать электричку. Я подошел и предложил сыграть в города. Девушки перестали смеяться, замолчали и удивленно уставились на меня.

— Как это, играть в города? — спросила мадмуазель Фарин.

— Очень просто, — сказал я. — Архангельск — Кострома — Актюбинск — Калуга — Альметьевск — Кинешма — Ачинск — Караганда…

— Мы не умеем играть в города, — сказала одна из них, — иди, предложи еще кому-нибудь…

«Что тут уметь, — подумал я, отходя, — любой дурак умеет».

В вагоне электрички я первое время бесцельно слонялся из конца в конец. Все эти студентки мне уже осточертели, я их тихо ненавидел. Во-первых, они смеялись, когда я захотел написать отзыв для Пикассо. Откуда я мог знать, что он уже умер? В известность об этом меня никто не поставил. Во-вторых, ни одна из них не хотела играть в города. В-третьих, все они говорили о какой-то ерунде. Устав ходить вдоль скамеек, я сел на свободное место, напротив девушки, задумчиво смотревшей в окно.