ГРАФ. Как то и должно было произойти, дабы ты получил возможность родиться.

ПФИТЦ. Если было предначертано, чтобы мой отец схлопотал тогда себе пулю в ногу, значит, было предначертано и то, что он должен оклематься. Если же пуля попала в него случайно, то и выжил он тоже случайно. Лично меня устраивал любой из этих вариантов. Ну так вот, мой отец ожидал, что его выздоровление потрясет хирурга, скоропалительно приговорившего юного пациента с простреленной ногой к смерти, однако тот лишь пожал плечами и сказал, что медицина — наука далеко, увы, не точная, а ошибиться может каждый. Далее выяснилось, что в действительности этот врач даже не совсем и врач, а ветеринар, так что, сказал он, будь мой отец кобылой, диагноз подтвердился бы идеальнейшим образом. Да и вообще за долгие годы практики этому врачу — или, если хотите, ветеринару — попадались случаи куда более странные: он наблюдал, как наново отрастают ампутированные конечности, принимал младенцев о двух головах и даже присутствовал при удалении зубастых, поросших мехом желчных камней. Кроме того, ему приходилось пользовать пациентов, страдавших весьма необычными психическими расстройствами, вроде солдата, который считал себя маленькой рыбкой и кончил тем, что утонул в большой бочке с дождевой водой, или женщины, которая все время пела. А еще был случай, когда некий юноша влюбился в тень.

ГРАФ. Влюбился в тень? Мне хотелось бы послушать эту историю.

И Пфитц предоставил хозяину такую возможность. Этот юноша был студентом. Очень бедный — как то обычно и бывает — он снимал крошечную темную каморку под самой крышей одного из доходных домов и ночами напролет корпел там над учебниками. Его скудных доходов едва хватало на покупку свечей, и уж никак не на дрова, а потому печка, бывшая в этой каморке единственным источником тепла, стояла чаще всего холодной.

Каждое утро он шел по узким, мощенным булыжником улочкам в свой университет, чтобы вернуться домой уже затемно тем же самым привычным путем. И вот однажды вечером ему случилось обратить внимание на плотно занавешенное, освещенное изнутри окно второго этажа, вернее — на тень, скользнувшую по занавеске, на плоский, темный образ женщины, прорисованный желтым светом стоявшей в глубине комнаты лампы.

На другой день студент увидел ее снова, и еще на другой, и еще; вскоре у него вошло в привычку смотреть на эту тень каждый раз, когда он возвращался из университета домой. Таинственная женщина захватила его воображение, она представлялась ему юной, прекрасной и одинокой. Студент никогда не видел занавески на окне раздвинутыми, никогда не видел, чтобы кто-то входил в этот дом либо покидал его, и это еще больше разжигало в нем любопытство. Ему уже было недостаточно взглянуть на тень мимоходом, он начал задерживаться под окном в напряженном ожидании хоть какого-нибудь ключа, могущего помочь ему в разрешении неустанно терзавшей его загадки. Шли дни и недели. Теперь он простаивал на этой улице часами, глядя на силуэт, то исчезавший с занавески, то вновь появлявшийся, то расползавшийся в огромное серое пятно, когда женщина перемещалась в глубь комнаты, к лампе, то становившийся темным и четким, когда она подходила к окну. Опасаясь быть застигнутым за столь странным и труднообъяснимым занятием, он облюбовал себе укромное место в глухом подъезде на противоположной стороне улицы; он таился там, пока окно наконец не гасло, и лишь тогда возвращался к себе, в свою каморку.

И вот однажды, во время очередного такого бдения, юноша решил перейти к активным действиям. Время шло к полуночи, все окна в домах давно уже потухли, и только там, на втором этаже, все так же скользила по шафранному прямоугольнику разжигавшая его фантазию тень. Он покинул свое укрытие, пересек улицу, осмотрелся по сторонам и начал с замирающим от страха и волнения сердцем карабкаться по водосточной трубе. Подобравшись к окну вплотную, он обмотал правый кулак концом рукава, размахнулся и ударил. По сонной ночной улице раскатился звон разбитого стекла. Юноша ухватился рукой за занавеску и тут же со страхом почувствовал, что его ноги теряют опору. Провисев с секунду на занавеске, он рухнул вместе с ней на засыпанные стеклом булыжники, вскочил, затолкал драгоценную добычу за пазуху и без оглядки помчался домой.

И только там, в полумраке своей каморки, юноша почувствовал наконец, как болит подвернутая нога, заметил кровь на своих ладонях. Достав с груди столь трудно доставшийся ему кусок ткани, он развернул его и повесил на стену. Занавеска все так же горела тусклым шафранным светом, загадочная тень возбужденно расхаживала по ней из стороны в сторону. Желая ее успокоить, юноша придвинулся поближе, однако тень испуганной птицей метнулась к краю занавески и исчезла; он отошел, она опасливо вернулась. Он пытался потрогать ее, погладить по голове, взять за руку, но тень неизменно ускользала от него. В конце концов, юноша лег на кровать, пронаблюдал за своей трепетной пленницей до зябкого предрассветного часа, когда желтый свет занавески неожиданно померк, и лишь тогда он позволил себе забыться.

Проснувшись, юноша перевязал ободранную при падении руку и пошел в университет, надежно закрыв за собою дверь. Проходя мимо места своего вчерашнего преступления, он увидел, что окно наглухо заколочено досками, да и в прочих окнах загадочного дома не замечалось никаких признаков жизни. Вечером, когда он вернулся к себе в комнату, занавеска снова горела мягким желтым светом; тень немного поуспокоилась, однако все так же не позволяла ему приближаться.

Так продолжалось несколько недель. Юноша приносил своей пленнице подарки, говорил ей ласковые слова — и день ото дня все больше убеждался в тщетности своих усилий. Иногда тень яростно потрясала кулаками, иногда беззвучно рыдала, но по большей части она просто вяло слонялась из стороны в сторону с видом таким несчастным, что у него щемило сердце. И все же юноша не оставлял надежды, что когда-нибудь, со временем, ему удастся сломить ее сопротивление. Кончилось это тем, что однажды вечером он примчался домой с любовно собранным для нее букетом и застыл на пороге, потрясенный невероятным зрелищем — на занавеске появилась вторая тень. Мужская. Черный силуэт мужчины обнял женскую тень за талию, и они слились в долгом, страстном поцелуе.

Юноша потерял голову от гнева. Он то осыпал свою пленницу бранью, то клялся ей в вечной любви, то проклинал и ее, и своего торжествующего соперника. В конце концов, не помня себя от ярости, он сорвал занавеску со стены — тени на ней так и продолжали обниматься — скомкал сияющую ткань, затолкал ее в печку и поджег. Занавеска ярко вспыхнула и за какие-то секунды превратилась в горстку серого пепла.

Юноша выбежал на улицу, содрогаясь в рыданиях по безвозвратно утраченной любви. Он рыдал, заламывая руки, на улице, рыдал на мосту через реку, рыдал на лесной поляне под ледяными взглядами вечных, бесстрастных звезд, а затем он посмотрел себе под ноги, на залитую голубым светом землю, и зарыдал еще горше. Он увидел, что у него нет тени.

ГРАФ. И ты надеешься, что я во все это поверю?

ПФИТЦ. А это уж ваше дело, герр граф. Как говаривал мой отец, в этом мире полным-полно странных историй, и каждая из них правда — в некотором роде.

ГРАФ. Судя по этому и по другим подобным высказываниям, твой отец был довольно-таки странной личностью.

ПФИТЦ. А куда ему было деваться, герр граф, иначе я не мог бы стать его сыном.

ГРАФ. Пожалуй, что и так.

К вечеру граф и Пфитц добрались до Ррайннштадта.