Бобриска Розовые Ушки

Жила в деревне Коровяк.

Жила в тиши, в уединенье,

Окрест отличницей слыла.

Вдали от всяких развлечений

Кормила кур и холст ткала.

Апофеозом явилось объяснение Свиньи в любви и отказ Бобриски, в результате чего евдарлык довел долгий процесс до логического финала неожиданно чудовищным образом.

— Ай–яй–яй, — дотерпев, сказал Барабанов. — Эпическое полотно автор–то создал. Ямбом. Прямо–таки Пушкин.

Они с Мазой со значением поглядели друг на друга.

Тем временем на столе Витька закончил гравированное изображение гигантской щетинистой свиньи в тюбетейке и с барабаном в ручках.

— Ладно, Витька, ладно, Николай Марков, — сказал Барабанов. — Тогда и я прочту о вас стихи. Сперва, Николай, стихотворение о тебе. Я его сочинил сам. Оно, конечно, немного уступает твоему по размерам, но на голову выше по художественной мощи и концентрации образа. Вот оно:

Шел по улице мужчина

С узким лобиком кретина.

А о тебе, Витька, я прочитаю стихотворение небезызвестного всем вам Внукова. Оно называется «Ктырь».

Вы время не теряйте, скупайте банки, склянки,

бутылки и копилки, машины и тазы,

затем их продавайте

и деньги выручайте,

потом приобретайте:

красивые тарелки, носки и утюги,

сгоревшие кастрюли, протухшие пилюли

и много–много–много подобного добра.

Свалите это в кучу большую–пребольшую,

заприте ее в комнате и выбросите ключ.

А если кто–то спросит, зачем вы это сделали,

нахмурьте тихо брови,

сложите пальцы фигушкой,

потом ударьте глупого по правому предсердию,

окрасьте ноги суриком и выпейте нарзан.

Когда приестся вам подобное занятие,

стащите у кого–нибудь зеленую клееночку,

проткните ее вилочкой и выбросите вон.

Через неделю, месяц, а может, через год

вы всем обзаведетесь: накупите сосисок,

наперстков и котов.

Потом у вас появятся: мохнатая подушечка

двенадцать фунтов сахара,

баранок связок сорок и тридцать две козы,

а кроме всего прочего, немножечко корзин,

сиреневая крышечка и полный дом картин.

В картинах же рисованы

пузатые людишечки на хилых лошадях,

графъя все безбородые, жующие горох,

писатели усатые, задумчивые физики,

циклопы некрасивые

и прочие геологи из разных министерств.

И кто бы ни увидел подобное явление,

все сразу вас нахваливать начнут без лишних слов,

потом обнимут весело, задушат, и конец.

В аду вас будут жарить, варить и запекать,

немножечко отрежут, кусочек отстригут,

а остальное с криками съедят или сожгут.

Но вы не голосите и в чайник не дудите,

поскольку мне сегодня совсем не дали спать.

Такие вот коллизии случились невзначай,

когда стихи серьезные учился сочинять.

— Та–ак, состязанию рапсодов — конец, — вдруг сказал Николай Марков. — Все за работу. Пальцев идет.

Маза и главное очищение

После обеда Танька отводит меня в сторону и говорит:

— Сегодня надо очищаться.

— Устал… — начинаю ныть я. — Может, завтра?.. А то я уж и не боюсь в лесу ничего…

— Там и бояться нечего, зевать только не надо, — отвечает Танька. — А в другой день нельзя. Сегодня у луны такой ущерб, что она похожа на череп. И древних книгах сказано: «…и когда глаза Мертвой Головы откроются на землю, люди становятся мягкими, словно глина…» Так что будь готов.

— Всегда готов, — говорю. — А чего ты такая добрая?

— Иди–ка ты…

Я жду до вечера.

Солнце заходит. Рассеченные пилой лесного гребня, его лучи поднимаются вверх подобно прожекторам и бьют в брюхо белому облачному клубу. Клуб делается пунцовым и, покосившись, плывет к горизонту. Начинается наводнение ночи, и загорается звездный салют. Я, нервничая, дожидаюсь, когда арка Млечного Пути дотянется до сосен, и встаю. Фонтан зеленого огня на западе слабеет, и во всю мощь сияет чистейшая синева за космическими огнями. Мне почему–то грустно, будто я собираюсь умирать. Очищаться, конечно, здорово, но я все равно что–то теряю…

Я встречаюсь с Танькой на шоссе, и мы идем в глубину сумерек.

Старая Багарякская дорога не страшная, а торжественная. Сосны выстроились огромными рядами, еловые пики вытянулись к небу, березы и осины собрались в купы, и в них слышен плеск листьев. Тропинка прекращает вилять и бежит ровной линией. Поваленных стволов больше нет, они уползли. В кучах папоротника что–то едва заметно переливается рубиновым светом. Лес просматривается насквозь и похож на грот со сталактитами. В гуще его вспыхивают бледно–зеленые искры. Почти оглушая, верещат хортобионты. Над дорогой, одним концом упираясь в водохран, а другим — в Багаряк, стоит Млечный Путь. Он струит холодные, прозрачные волны, и лунные колоннады танцуют, как водоросли.