Чужая рука

Аннотация

Это странное преступление в свое время так поразило нобелевского лауреата Иосифа Бродского, что он даже написал поэму, которая, впрочем, еще больше запутала вопрос…

Человек был случайно застрелен на улице: подросток стащил у соседа пистолет, вышел в ночной город и сгоряча нажал на курок… Казалось бы, ясная история, но следователь Пилипенко и независимый журналист Жаров, озадачены тем, что убитый был не кем иным, как соперником в любви того самого человека, отставного капитана, у которого было украдено оружие. Уж не заказное ли это убийство? Не стал ли пятнадцатилетний парень просто-напросто киллером, да и чей он выполнил заказ – капитана или его невесты? И при чем тут магия вуду, а именно: как глиняная фигурка, изображающая убитого, связана с реальными событиями?.

На обложке: памятник Шерлоку Холмсу в Лондоне работы Джона Даблдея. Жанровая картинка: памятник Чехову в Томске. Автор – Леонтий Усов. В произведении использованы мотивы поэмы Иосифа Бродского «Посвящается Ялте». Весь день моросил редкий осенний дождь, Жаров поглядывал в окно, на черный, мокро блестящий памятник Лесе Украинке, которая, казалось еще больше сгорбилась под ненастьем. Жаров был рад, что не надо сегодня выходить на улицу. Он сидел в редакции и слушал записи допросов – те, что Пилипенко занес ему утром. Это был, наверное, первый случай, когда друг обратился к Жарову с прямой просьбой помочь в расследовании, которое сразу зашло в тупик и скрывало какую-то дьявольскую, совершенно немыслимую тайну. Несколько дней назад на Цветочной улице был найден труп с единственным огнестрельным ранением в область сердца. Рано утром его обнаружила дворничиха: человек лежал в сточной канаве, куда, похоже, и упал, отброшенный выстрелом в упор. Никаких следов рядом не было, да и быть не могло, потому что в субботу, когда этот человек был застрелен, шел точно такой же дождь, что и сегодня. Личность убитого выяснили сразу, проверив мобильный телефон, который лежал в его кармане – это был Лазарев Михаил Семенович, тридцати пяти лет, по профессии художник. Он жил довольно далеко от места, где был найден, и непонятно, как мог оказаться здесь. Опросили навскидку жителей окрестных домов и действительно: около девяти вечера на Цветочной улице прогремел одинокий выстрел. Все, впрочем, решили, что это мальчишки взорвали петарду. Однако, один из свидетелей, пенсионер МВД, показал, что сразу узнал «знакомый голос парабеллума». Он даже вышел на улицу и осмотрел окрестности, но ничего подозрительного не увидел. Это и понятно: улица плохо освещена, многие фонари разбиты, а труп лежал за кромкой тротуара. Для допросов в управление были вызваны люди, так или иначе общавшиеся с Лазаревым, в частности, его любовница и любовник этой любовницы. Запутано, конечно. Но жизнь, вообще – сложная штука. Лазарев был холост и существовала женщина, с которой он встречался. У этой женщины был другой мужчина, отставной военный, с которым она встречалась наряду с Лазаревым. Классический любовный треугольник. И пуля, застрявшая в сердце. Прослушав записи допросов в первый раз, Жаров не поверил свои ушам. Судя по показаниям, Лазарева покарало не что иное, как сама рука судьбы… * * * Сначала говорила женщина, Лиля Косарева. Жаров не был с нею знаком, но знал ее, поскольку это была актриса, которая играла в театре, снялась в двух сериалах и часто мелькала на всяких празднествах и презентациях, куда Жарова тоже приглашали как журналиста. Иногда он думал о ней, но так, чисто теоретически: вот, может быть, когда-нибудь… Ничего серьезного, никаких определенных намерений. Конечно, и актриса заочно знала Жарова, хоть они и не были официально представлены друг другу. Наверняка ей попадался на глаза «Крымский криминальный курьер», возможно, она читала написанные журналистом слова. Жаров перемотал пленку в начало, немного прибавил громкость и запустил опять. – Как часто вы виделись с убитым? – спросил следователь. – Последний год я с ним редко виделась, – помедлив, ответила Косарева. – Он приходил ко мне два раза в месяц. Иногда и реже. А в октябре совсем не приходил. Обычно он предупреждал заранее, телефонным звонком. Примерно за неделю. Чтобы не случилось путаницы. – Что вы имеете в виду под путаницей? – Не совсем то, о чем вы подумали. Хотя и это тоже. Я, вы знаете, работаю в театре. Там вечно неожиданности. Вдруг заболеет кто-нибудь, сбежит на киносъемку – нужно заменить. Ну, в общем, в этом духе. И к тому же, он, конечно, знал, что у меня теперь… – Другой человек. Парщиков Илья Сергеевич, капитан запаса, сотрудник охранной фирмы. – Да, верно. Но откуда вам известно? А впрочем, это ваше амплуа. Но то, что есть теперь, ну, это, в общем, серьезно. То есть я хочу сказать, что это… – Ваша свадьба назначена на пятое ноября. – Да. И, несмотря на это, я с ним встречалась. Как вам объяснить… Он, видите ли, был довольно странным и непохожим на других. – Все люди друг на друга непохожи, – сказал Пилипенко, и в его голосе послышалась странная неслужебная нотка. – Но он был непохож на всех других! – парировала актриса и – ясно по звуку – шлепнула ладошкой по столу. Конечно, неприятно, подумал Жаров, слышать что-то такое от женщины, тем более, красивой… Следователь тоже человек, тоже мужчина. Холостой и вообще одинокий, как и сам Жаров. – Да, это в нем и привлекало меня, – произнесла Косарева после паузы. – Когда мы были вместе, все вокруг переставало существовать, – вдруг разоткровенничалась она. Следователь молчал, Жаров слышал, как он шелестит на столе бумагами. – Да, именно поэтому я с ним и не порвала, как появился другой, – продолжала женщина. – А во имя чего, простите, следовало мне расстаться с ним? Во имя капитана? А я так не считаю. Теперь его убили. А я все еще думаю, что непохожа на других… Мы ведь ничего не знаем, пока мы думаем, что неповторимы, правда? – Мы уклонились, – сухо сказал Пилипенко. – Где вы были вечером второго октября? – В кино. – Одна или с кем-то? – Да с капитаном же, с кем еще! С Парщиковым Ильей Сергеевичем. – В каком кинотеатре? – В «Спартаке». – Как назывался фильм? – Не помню. Послушайте. Спросите капитана, у него память военная. Хоть он и был контужен в Афгане. Он даже кричит во сне, разговаривает… Женщина вдруг замолчала. Молчал и Пилипенко. Жаров слышал лишь гуденье диктофона, ему казалось, что он видит, как нахмурился следователь, о чем-то напряженно думая. – Ну, хорошо, – Пилипенко продолжил, наконец, допрос. – Вышли вы из кинотеатра, что было дальше? – Сели в машину. В его, капитана, машину. Марки я не знаю, не разбираюсь в них. Дальше рассказывать? – Почему бы и нет? – Ну, потом мы поехали ко мне и трахнулись. Вам интересно? У меня, знаете ли, удобнее. А у него соседи. А я, понимаете, гражданин следователь, очень громко кричу. Было слышно, как несчастный Пилипенко сглотнул, как снова зашелестел бумагами. Конечно же, ему частенько приходится выслушивать подобные вещи. – Что было потом? – Потом? Разве вас не интересуют подробности? Того, что было у меня дома? Впрочем, простите, чего это я разговорилась… Потом он сел в свою машину, которой марки я не ведаю, и уехал домой. – В котором часу? – Думаете, я знаю? Часу, может быть, в одиннадцатом. * * * Жаров остановил диктофон. Если выстрел на Цветочной улице прогремел в девять, о чем показали несколько человек, то ни Косарева, ни капитан не могли быть убийцами. – Так вы считаете, что я обязан давать вам объяснения? – голос капитана Парщикова открывал следующий фрагмент записи. – Ну, что ж, обязан так обязан. Но учтите: я вас разочарую, поскольку мне известно о нем безусловно меньше, чем вам. Хотя того, что мне известно, достаточно, чтобы сойти с ума. Вам это, думаю, не грозит, поскольку вы… – Давайте не будем обсуждать обстоятельства, которые не касаются дела, – скороговоркой прервал его Пилипенко. Слушая это место во второй раз, Жаров снова усмехнулся: больше всего на свете его друг боялся сойти с ума и закончить свои дни в симферопольской психушке – как раз по причине ежедневного общения с такими людьми. – Похоже, вы не очень хорошо относились к погибшему? – Совершенно верно: я ненавидел этого субъекта. Причины вам, я думаю, ясны. А если нет – бессмысленно вдаваться в объяснения. Тем более что вас интересуют факты. Так вот: я признаю, что ненавидел. – Ваша ненависть – это не факт. Ненависть, сама по себе, не может убить. Вы с ним были знакомы? Насколько коротко? – Нет, мы с ним не были знакомы. Я знал, что у нее кто-то бывает. Но не знал, кто именно. Она, конечно, ничего не говорила. Но я-то знал! Чтоб это знать, не нужно быть Шерлок Холмсом, вроде вас. Вполне достаточно обычного внимания. – Где вы были в субботу вечером? – В кино. А потом я отвез ее домой. – Вы заходили к ней? – Нет. Довез до дома, а потом поехал к себе. Пауза. Жаров хорошо понял ее смысл: следователь только что поймал Парщикова на легкой лжи и, скорее всего, внимательно всматривался в его лицо, чтобы, подобно детектору, определить сам портрет лжи для данного человека, на будущее. – Хотите правду? – голос Парщикова стал громче, вероятно, он подался вперед над столом. – Когда я узнал об этом убийстве, то до известной степени был рад. Иначе все могло тянуться вечно, и всякий раз после его визитов она была немного не в себе. Теперь, надеюсь, все пойдет как надо. Сначала будет малость тяжело, но я-то знаю, что в конце концов убитых забывают, и к тому же мы, видимо, уедем. У меня мать в Киеве, двухкомнатная квартира. Лилю возьмут в любой театр, а я как-нибудь устроюсь. Возможно, мы с ней заведем ребенка. Я – хахаха! – как видите, еще... – У вас есть пистолет? – вдруг перебил Пилипенко. – Да, я имею личное оружие и разрешение на него. – Какая система? – Парабеллум, калибр семь шестьдесят пять. Пауза. Похоже, что-то в лице следователя насторожило Парщикова, и он спросил, уже тоном ниже: – А что? Что вы на меня так смотрите? Этот человек был застрелен из… чего? – Мы должны осмотреть ваше оружие, – сухо сказал Пилипенко. – Где вы его храните? – Дома, в столе. – Просто в ящике стола? – Не просто. Согласно инструкции, деревянный ящик стола изнутри обит жестью. – А ящик заперт? – Разумеется. – Ключ вы носите с собой? – Нет, это нецелесообразно. Ключ я храню в комнате, но никто не знает, где именно. – Кто, кроме вас имеет доступ к вашей комнате? – Никто. – А у Косаревой нет ключей? – При чем тут она? Как вы можете ее подозревать? – Я всего лишь задаю вопрос, насчет ключей. – Да нет у нее ключей! Она редко бывает в моей берлоге. – Соседи? – А что соседи? Вы, хотите сказать, хозяйка… Я ведь эту комнату снимаю. А квартира у меня в Киеве, я уже говорил. У хозяйки, конечно, есть ключи от комнаты. – Какая у хозяйки семья? – Двое – она и сын. Лет четырнадцати, восьмиклассник. И тут раздался звук, которого Жаров в первый раз не заметил, звук, не вызывающий сомнения в своей природе – это был короткий и резкий щелчок пальцами. Именно так Пилипенко всегда и щелкал, если ему приходила в голову какая-то решающая мысль. Жаров прекрасно понял, что произошло: следователь, уже настроив свой внутренний детектор по первому разу, снова почувствовал в словах допрашиваемого ложь. * * * Жаров уже знал, что парабеллум Парщикова был проверен, и эксперт-криминалист Леня Минин вынес безусловное заключение: Лазарев был убит именно из этого оружия. Но весь абсурд ситуации заключался в том, что и Парщиков, и Косарева в момент убийства были еще в кинотеатре. И дело не только в их показаниях, верить которым не обязательно, поскольку они оба могли быть сообщниками. Проблема в том, что сотрудники «Спартака», хорошо знающие актрису, подтвердили, что видели ее в кинозале, видели, как после сеанса, который закончился в девять ноль пять, она выходила на улицу с человеком, по описанию похожим на Парщикова. (Слушая запись в первый раз, Жаров нажал на этом месте паузу. Мысль, пришедшая ему в голову, была фантастичной, но, тем не менее, объясняющей все. Почему никто не догадался сделать очную ставку Парщикову с сотрудниками кинотеатра? Точно ли с Косаревой был капитан запаса, а не его двойник? А сам Парщиков в это время преспокойно застрелил Лазарева. Или даже еще пуще: двойник в кинотеатре был, но не Парщикова, а Косаревой. В сущности, у этой красавицы вполне типичное лицо, таких красавиц много…) Зато первоначальное предположение следователя, как он сообщил Жарову, принеся ему кассету, было столь же закономерным, сколь и абсурдным – вот до чего доводит крепкая материалистическая закваска! Если Парщиков ненавидел Лазарева, имел мотив для убийства, но лично убить не мог, то это значит только одно: Парщиков нанял киллера, а сам обеспечил себе алиби. Но как это можно, спрашивается, нанять киллера, вручив ему свой собственный пистолет? Жаров не мог допустить, что капитан запаса Парщиков был идиотом. Впрочем, идиотом не был и следователь Пилипенко, но все же версию о киллере пока в уме держал… Работая с милицией уже много лет, журналист всегда пытался нащупать какую-то мистическую мысль. Так человек, мечтающий увидеть летающую тарелку, чаще других поглядывает на небо. Каждое новое дело несло в себе некую замысловатую тайну, но раскрывалось самым обычным образом. И вот, сейчас, похоже, они подошли к двери в неведомый мир так близко, как никогда раньше. Материалистическая версия Пилипенки была разбита в пух и прах – записью следующего допроса, как и версия Жарова о двойниках. У него замирало в груди, когда он слушал запись впервые. Это ощущение не проходило и теперь… Пилипенко допрашивал соседского мальчика. Его звали Митя Суворов, он был сыном хозяйки и дружил с жильцом, как может дружить четырнадцатилетний мальчишка с настоящим офицером средних лет. – В тот вечер дядя Илья уехал, – рассказывал он. – Долго одевался, брился, надушился весь. Я понял, что он поехал к своей невесте, а это надолго. Ну, и… Мальчик замолчал. Пилипенко подбодрил его: – Расскажи всю правду, ладно? Если расскажешь, то тебе, может, ничего и не будет, потому что ты еще несовершеннолетний, – соврал он для пользы дела. – Правда, ничего? – Правда-правда, – скороговоркой ответил Пилипенко. Жаров знал, что подобные игры даются его другу нелегко. – Короче, я взял у дяди Ильи пистолет. Из ящика, я знал, где он прячет ключ. Это такой уступ под потолком, там при царе была печка. И все наши жильцы прятали свои ценные вещи именно там. Я просто так взял пистолет, я не хотел ни в кого стрелять. Пошел в город. С оружием, оказывается, идти совсем по-другому, чем без оружия. А тут он. Я подумал – бомж какой-то. Я спросил у него закурить. Мне не хотелось курить, но просто… Не знаю. Но там, в порту, везде огни и светлячки на рейде... И здесь бы тоже... Нет, я не могу как следует все это... А он меня послал. Сами знаете, куда. Я выхватил пистолет, говорю: курить, быстро! А он меня еще обозвал и руку к пистолету протянул. И я нажал на курок. Я не хотел. И сразу побежал. А его от выстрела прям отбросило, как в кино. – Нехорошо стрелять в людей, Митя, – назидательно сказал Пилипенко. – А потом что ты сделал? – Пришел домой, положил пистолет обратно в ящик. Запер и ключ положил на место. Ну, потом я лег спать. Никому не рассказал. А как вы узнали? – Ты все это подпиши и иди домой. – А как вы узнали-то? – повторил мальчик. – Да как, как… Вот, сейчас, от тебя и узнали. Иди домой. * * * Это была совершенно невероятная история. Любовный треугольник. Парщиков ненавидит своего соперника, имеет ясный мотив. И соперника убивают, и именно из оружия Парщикова, но убивает другой, случайно, даже не зная, кого. Это при том, что в городе более ста тысяч жителей, и что убитый непонятно зачем забрел в чужой район… Рука судьбы, карающая символичная рука. Мир устроен не так, каким он кажется. А кажется материальным, математическим, как дважды два. Жаров чувствовал в этой истории что-то огромное, страшное, гораздо больше города со всеми его жителями, их личными проблемами и страстями… Парщиков хотел убить, но не мог. У Косаревой тоже могла быть какая-то неизвестная причина убить своего любовника – кто их разберет, женщин? – но и она не могла. Мальчик убить не хотел, но убил. И вот теперь, когда дело уже было на грани закрытия, следователь дал Жарову эту кассету. Прослушав запись дважды, Жаров не нашел в ней ничего, что могло бы пролить хоть какой-то свет на следствие, о чем и доложил своему другу по телефону. – Ну, хорошо, – сказал Пилипенко. – Я, в принципе, так и думал. Чем ты умнее меня? – Да уж, – неопределенно прокомментировал Жаров. – Есть одна мысль… Надо бы встретиться с этой Косаревой, еще раз с нею поговорить. – О чем, зачем? – Да не знаю! Просто, некое смутное чувство… – Наверное, в этом есть какой-то смысл, – сказал, помедлив, Пилипенко. – Кроме, разве что, твоего желания познакомиться с нею поближе. Я сейчас выясню, не занята ли она на репетиции, и перезвоню. Друг ударил в самою точку: Жаров уже подумал о том, что это мрачное дело может послужить поводом, чтобы встретиться, наконец, с актрисой. Он вытащил из платяного шкафа свой новый вельветовый костюм и придирчиво осмотрел его. Пилипенко позвонил через пять минут, сообщил что Косарева сейчас в театре, но репетиция как раз заканчивается. Так что, можно подойти немедленно. Жаров глубоко и радостно вздохнул, расправив плечи. Затем вздохнул с грустью и принялся облачаться в свой новый коричневый костюм. Все равно ничего не выйдет у него с этой женщиной. Вот уже почти год, как все они давали ему лишь обещания… * * * Жаров не торопился. Из редакции до театра было три минуты ходьбы, а из управления – пять. Разумеется, познакомиться, наконец, с актрисой – это хорошо, но беседа в связи с убийством ее любовника – повод далеко не лучший. Да и Пилипенко не согласился бы на эту встречу, если бы его самого не грызла какая-то неопределенная (или – для него – определенная) мысль. Подходя к служебному входу в театр, Жаров увидел следователя в конце кипарисовой аллеи: его круглые очки, обычно поблескивающие на солнце, теперь несли в себе две капли матовой дождливой мути. Он был одет в длинный черный плащ, над головой держал столь же черный зонт. Пилипенко играл в зубах неприкуренной сигаретой: постоянно ее посасывая, словно малыш пустышку, он надеялся сократить число дневных сигарет, а затем и вовсе бросить курить. Охранник на проходной театра хорошо знал и Жарова, и Пилипенку, они прошли за кулисы и без проблем отыскали гримерную Косаревой. Актриса встретила их холодно. Это и вправду была женщина с типичным лицом и телом современной красавицы: крупный волевой рот, чья прямоугольная форма была утверждена довольно уместными штрихами помады, длинные руки и ноги, общая худоба, скрывающая умопомрачительные диетологические ухищрения. Женщина была одета в драное рабочее трико для репетиций, ничуть не заботясь о том, что сквозь прорехи просвечивает, где тело, где белье. Она подняла локти, закручивая волосы в жгут, и со шпильками в зубах проговорила: – Мне больше нечего вам сказать, господа. При этом она покосилась на Жарова, чуть задержав взгляд в его глазах. Его сердце колотнулось… Конечно же, она узнала в нем известного в городе журналиста. – А вы-то тут при чем? – сердито спросила Косарева. – Ах, да. У вас криминальный, как его… – Курьер, – напомнил Жаров. – У меня к вам не так много вопросов, – сказал Пилипенко, засовывая свою сигарету за ухо. – Известно, что капитан Парщиков служил в Афганистане. Он что-нибудь рассказывал об этом периоде своей жизни? Жаров едва сдержал свое изумление: Афганистан уже был как-то упомянут при допросе, но какое это вообще могло иметь отношение к делу? – Не помню, – сказала Косарева. Похоже, что и ее озадачил такой поворот разговора. – Ветераны обычно часто возвращаются в мыслях к войне. – Безусловно. Пилипенко помолчал. Сигарета за ухом, в сочетании с дужкой очков, раздражала его. Он достал из кармана пачку, безуспешно пытаясь засунуть сигарету обратно. Бросил эту затею и снова обратился к Косаревой: – Вы не знакомили Парщикова с покойным Лазаревым? – Нет, зачем это нужно? – Может быть, они еще до того были знакомы? – До чего? Впрочем, не знаю. Вряд ли, – Лиля усмехнулась в нос. – Где им встречаться? В Доме Офицеров? – В Ялте, – постукивая сигаретой о пачку, проговорил Пилипенко, – нет Дома Офицеров. – Вот и я о том же, – дернула худыми плечами Лиля. – Бывший офицер и работающий художник, декоратор нашего театра. Совершенно разные круги. Между прочим, у нас не курят. – А я и не курю, – сказал следователь. – Еще один вопрос, последний, мы уже уходим… Вы общаетесь с соседями Парщикова? С теми людьми, матерью и сыном, у которых он снимает комнату? Реакция Косаревой была более чем неожиданной: она побледнела. Жаров ясно увидел, как краска опала с ее щек, словно у женщины выпили кровь. – Нет, – спокойно ответила актриса, уже через секунду профессионально справившись со своим лицом. – С хозяйкой я только здороваюсь, а мальчика так и вообще никогда не видела. – Что ж, – пожал плечами Пилипенко, снова вставляя сигарету в рот, – больше мне не о чем вас спросить. Разве что… Это может не иметь никакого отношения к делу, но… – Так спрашиваете, наконец! – раздраженно произнесла Косарева. Пилипенко повел своей сигаретой, словно указкой, в сторону некой вещи, лежавшей на гримерном столике. – Что это за фигурка? Если я не ошибаюсь, то это куколка вуду. – Совершенно верно – это вуду. И, разумеется она не имеет и не может иметь никакого отношения к вашему делу. Жаров давно заметил маленькую, размером с флэшку, куколку, надетую на простой шнурок, подобный тому, какие продают в придачу к дешевым нательным крестикам. И вновь что-то странное мелькнуло в облике актрисы. Жаров заметил: когда она взяла фигурку, у нее сильно дрожали пальцы. Косарева протянула куколку следователю, тот озадаченно повертел ее в руке. – Да ведь у нее просто-напросто ваше лицо! – с изумлением воскликнул Жаров, заглянув через плечо друга. – Ну и что? – взвилась актриса. – Это мой оберег, я ношу его вот здесь, как раз в ложбинке между грудей. Она выхватила куколку из рук следователя и мгновенным жестом накинула себе на шею. Амулет действительно лег точно меж ее маленьких острых грудей, провалившись в вырез лифчика и закачавшись в уютной тени. Жаров почувствовал, что его лицо стремительно краснеет. – Больше вопросов нет? – холодно осведомилась Косарева. Уходя, Жаров попытался поймать взгляд женщины, но она смотрела мимо. На крылечке следователь, наконец, прикурил свою многострадальную сигарету. – Ты заметил? – спросил Пилипенко. – Конечно. Но что это может значить? Почему она так перепугалась, когда речь зашла о его соседях? И какое значение может иметь эта куколка? – Не знаю. Но что-то тут явно происходит. Я просто пытался нажимать в этой беседе разные кнопки вслепую. И одна почему-то сработала. Но вот что за механизм она запускает, пока не известно. Это я насчет соседей. А с куколкой еще более любопытно. – Что… с куколкой? – проговорил Жаров, почему-то испытывая страх. – Когда мы осматривали машину Парщикова, я обнаружил там такую же. Болтается перед стеклом, как обычная фигулька, которые вешают, чтобы водитель не заснул. Так вот, у той куклы было лицо капитана Парщикова. – Это, по крайней мере забавно. Похоже, оба верят в вуду или просто так играют… Ну, а про Афганистан ты ее зачем? – Парщиков был контужен в Афганистане, – сказал Пилипенко, глубоко затягиваясь. – Весьма важное обстоятельство. Именно это и насторожило меня при ее первом допросе. – Не вижу тут никакого смысла. – А я таки напротив, вижу. Я уверен, что Косарева знает, как Парщиков это сделал. И знает она именно потому, что контуженный офицер разговаривает во сне. * * * В управление Пилипенко не вернулся: друзья обосновались в редакции и до глубокой ночи пили виски из представительского фонда. Сначала выбрали самую представительскую бутылку – семнадцатилетней выдержки. Когда она закончилась, перешли к менее представительской – двенадцатилетней, что было похоже на обыкновенную виноградную чачу, которую гонят хозяйки в степном Крыму. Конец вечера Жаров помнил смутно, утром проснулся в редакции, на своем кожаном диванчике, принял шесть таблеток антипохмелина и весь день безуспешно пытался работать, ползая в кресле на колесах, словно инвалид. Во второй половине дня неожиданно позвонила Лиля Косарева, как оказалось, просто поболтать. Она чувствовала смущение за свою вчерашнюю холодность и, в конце концов, все это кончилось уговором попить как-нибудь кофе. – Можно прямо сейчас, – с замиранием в груди произнес Жаров. – Почему бы и нет? Жаров был, как назло, в своем вельветовом костюме, в котором Лиля видела его вчера. Ему казалось, что если человек ходит всегда в одном и том же, то выглядит он как-то глупо. К тому же после вчерашнего, он этот костюм так и не снимал. На сей раз пришлось положить под язык две таблетки антиполицая – от запаха… Они встретились у почтамта. Лиля держала в руках маленький дамский зонтик, раздумывая, раскрывать или нет – ведь дождь лишь чуть-чуть накрапывал. Они зашли в кофейню ресторана «Сочи», и Жаров заказал две двойных чашечки. С самого начала он ожидал какого-то подвоха: не очень-то ему верилось, что актрису интересует его персона. Однако разговор шел о чем угодно, только не о недавнем убийстве. Жаров предложил выпить по рюмке коньяку, чего ему сейчас явно не хватало, Лиля была не против. Слово за слово, он проводил ее домой, на Московскую улицу. У подъезда выяснилось, что вечер можно и продолжить, поскольку у Лили в холодильнике есть коллекционная бутылка Массандры. Жаров не верил, что все это взаправду происходит: красавица-актриса увлекала его к себе, и непонятно, чем может кончится этот вечер. – У меня беспорядок, – вздохнула женщина, – не обращайте внимания. На столе валялась куколка вуду, Лиля взяла ее двумя пальцами и переместила с глаз долой. Жаров с удивлением заметил, что это была фигурка человечка с пистолетом руке. – Это ваше хобби? – спросил он. Лиля смутилась, краска залила ее лицо. – Так, мастерю потихоньку… – пробормотала она. И тут Жаров увидел книжку. Проследив направление его взгляда, Лиля как бы невзначай накрыла ее газетой. Это была книга по магии вуду. В сочетании с вооруженной фигуркой все это обретало довольно зловещий смысл… Лиля задумчиво покусывала ноготь. Казалось, она чувствует, что Жаров ждет от нее разъяснений. – В наш информационный век, – заговорила она, – людей волнует больше не вещи, а строение вещей. И как ребенок, распотрошив куклу, рыдает, обнаружив в ней труху, так подоплеку тех или иных событий мы обычно принимаем за самые события. В этом есть свое очарование, поскольку мотивы, отношения, среда и прочее – все это жизнь. А к жизни нас приучили относиться как к объекту наших умозаключений. Жаров с удивлением воззрился на женщину, которая держала в руке высокий бокал с темно-красным вином. Она говорила обиняками, пытаясь вывести собеседника на какую-то мысль, теперь уж точно – имеющую прямое отношение к убийству. – Вы увлекаетесь магией вуду, – констатировал Жаров. – Да, а что в этом такого? – Но ведь то, что я увидел, вполне конкретно. – Да. Меня мучит эта тема. Вот я и вылепила фигурку. Уж не думаете ли вы, что я наколдовала убийство? – У вас нет мотива. Вы ведь любили этого человека. – Да, любила. Простите, я налью себе вина. Вы тоже? – С удовольствием. А где вы познакомились? – Не помню. Мне кажется, на пляже. Верно, там: в Ливадии, на санаторском пляже. А где еще встречаешься с людьми в такой дыре, как наша? Одно я знаю: вам никогда не угадать тех слов, с которых началось наше знакомство. А он сказал мне: «Понимаю, как я вам противен, но...» – что было дальше, не так уж важно. Как женщина, советую принять вам эту фразу на вооружение. Лиля вздохнула, залпом выпила свой бокал и поставила на стол, машинальным жестом расстегнула верхнюю пуговицу блузки и, заметив, что Жаров за ней наблюдает, добавила: – Да, совершенно верно, душный вечер. Наверное, сейчас опять разыграется дождь. Жаров понял, что должен действовать немедленно. Столько раз в жизни он попадал в такие ситуации, и всегда ему феноменально удавалось выбрать самый неподходящий момент. Он взял женщину за руку, почувствовав нежную прохладу ее кожи. Лиля медленно убрала свою руку. Жаров встал, обошел стол и положил ладони ей на плечи. Лиля похлопала его по руке. – Не так быстро, ладно? – сказала она. – У меня рано утром работа. Я вынуждена попросить вас уйти. И тут Жаров совершил еще одну ошибку. Он сказал, чувствуя, как фальшиво звучит его голос: – Понимаю, как я вам противен, но... Лиля усмехнулась. – Увы. Невозможно дважды распатронить одну и ту же куклу. Жаров откланялся. Сколько раз он говорил себе, что, если женщина приглашает тебя домой, это вовсе не значит, что ты можешь остаться у нее до утра… Он побрел по улице в глубокой задумчивости, миновал ту самую школу, где учился Митька, мальчик, в своем глиняном исполнении прижимавший руку с пистолетом к груди. Так вот оно что! Куклы вуду, книжка по вуду… Насколько Жарову было известно, такая магия была способна управлять реальностью. Грубо говоря, сделав куколку человека с пистолетом, можно на самом деле этого человека вызвать, заставить его путем заклинаний совершить определенный поступок. Жаров остановился посреди улицы. Неужели он в это верил? Но ведь доказательство налицо: если допустить, что магия работает, то… Вот и объясняется тот импульс, который заставил мальчика взять пистолет, пойти определенным путем. И, опять же, Лазарев почему-то ни с того ни с сего, поздним вечером выходит из дома и стремится в ту же самую точку, чтобы встретить свою смерть. Фантастика… Но так и только так можно объяснить все эти незамотивированные действия. Лазарева уже не спросишь, что повлекло его на ночную прогулку под дождем. А вот мальчик может что-то прояснить. Жаров дошел почти до автовокзала: слева шумела река, поднятая дождем, редкие прохожие несли, словно флаги, зонты… Он вдруг понял, что стоит в начале той самой лестницы. Ноги непроизвольно завернули направо: он карабкался в темноте, будто какая-то сила влекла его. О чем он будет говорить с мальчиком? И будет ли сам мальчик говорить с ним? Жарову почему-то было необходимо идти по этой лестнице, частично тем самым путем, которым шел убитый. Сейчас без четверти девять. Да, что-то смутно шевелилось в голове: именно в это время, именно туда… Место убийства Жаров прошел, даже не останавливаясь: какая-то сила влекла его дальше… Он лишь глянул направо, туда, где у забора военного санатория серебрился старый айлант, листья дрожали под каплями дождя, поблескивая в свете уцелевшего фонаря. Как-то они неправильно поблескивали, отметил про себя Жаров, и дерево в целом вело себя странно. Что-то ему почудилось на ходу, но непонятно что. Своими листьями айлант напоминает то ли слишком крупную акацию, то ли слишком мелкую пальму. Капли падают на листья, они прядают, словно лошадиные уши, бросают в пространство искры отраженного света… Нет, ерунда какая-то, не видит он ничего странного. Когда, слегка задыхаясь, он выбрался на Свердлова и дошел до дома, где жил мальчик и квартировал Парщиков, то испытал уже самое настоящее изумление, нежели перед бликующим айлантом. На изгибе улицы был припаркован знакомый сине-белый «жигуленок», а за рулем сидел не кто иной, как следователь Пилипенко. Увидев Жарова он недовольно покачал сморщенным лицом: – Опаздываешь. * * * Все разрешилось просто, безо всякой мистики. Оказывается, вчера, еще за первой бутылкой вискаря, они договорились встретиться здесь в девять. Но вторая бутылка вышибла из головы Жарова эту информацию, оставив лишь ее неясный образ… Вот какая сила влекла Жарова сюда, а вовсе не магия вуду. Пилипенко часто прибегал к такому методу: неожиданно напасть на подозреваемого и не допросить, а как бы просто побеседовать с ним в привычной ему обстановке. Капитан Парщиков должен был вот-вот вернуться с суточного дежурства. Ждать пришлось недолго: послышался шум автомобиля, скрежет раскрываемой ракушки. Где-то наверху, невидимый за поворотом, Парщиков заводил свою «девятку» в гараж. Через минуту он прошел мимо них, едва глянув в сторону темной милицейской машины. Преступник мог тоже так поглядеть: не ускорять же ему шаги, не закрывать голову руками… Пилипенко высунулся из окна машины и бодрым голосом окликнул его. – Так я и знал, что это вы, – с грустью проговорил Парщиков. – Считайте, что мы напросились к вам в гости, – сказал Пилипенко. Парщиков стал препираться по поводу законности вторжения. Пилипенко напомнил, что его машина на ходу и разговор можно провести и в управлении. Капитан был вынужден пригласить незваных гостей. Устроившись поудобнее на предложенном стуле, следователь объяснил, что возникла необходимость снова воссоздать картину вечера убийства – в надежде, что всплывут некие упущенные детали. Парщиков заговорил с некоторым раздражением в голосе: – В тот вечер мы с Лилей… С госпожой Косаревой, моей невестой, ходили в кино. Как я уже неоднократно вам говорил. Фильм закончился в девять с чем-то, вы это проверили. – Да, мы проверили, – подтвердил Пилипенко. – Ваше алиби на момент выстрела на Цветочной подтверждает не только сама Косарева, но и работники кинотеатра «Спартак». Расскажите же всю правду. Что было потом? Нам ведь все известно, кого вы покрываете. Не волнуйтесь, несовершеннолетнему, ему много не дадут. И мы все равно его посадим, дадите вы показания или нет. Было ясно, что Парщиков колеблется. Он опустил глаза и несколько секунд рассматривал свои ногти. – Придется рассказать, – наконец, вздохнул он. – Я отвез Лилю домой и поехал к себе. Вошел в комнату и сразу почувствовал запах пороха. Пистолет был на месте. Я понюхал ствол. Из пистолета явно стреляли. Вошел в комнату Митьки. А он плачет, сам не свой. И что же ты наделал, гад? Он рассказывает, что стрелял в кого-то, сразу убежал. Мне было его очень жалко. Мы с ним серьезно поговорили, я строго-настрого приказал никому не рассказывать. Но вы его прижали на допросе, и он раскололся. К чести его сказать: обо мне смолчал. Не сказал, что я обо всем знаю. А что? Я должен был донести на него? Позвонить в милицию? Испортить мальчишке жизнь? – В жизни каждый должен совершать свои собственные ошибки, – сказал Пилипенко. – Когда на другой день или позже вы узнали, что убит был именно Лазарев, то, как и записано в протоколе первого допроса, испытали чувство глубокого удовлетворения… – Я уже говорил. Не хочу это снова обсуждать. Можете привлечь меня за недонесение. Готов ответить. – Да не будем. Не велика беда, – сказал следователь. Уходя из этого дома, он завернул на половину хозяев, Жаров остановился в дверях. Митька к тому времени безмятежно спал. Пилипенко напомнил его матери, что на следующий день назначен следственный эксперимент. * * * Был сам Пилипенко, Минин с телекамерой, мать мальчика – сухая, изможденная женщина, вынужденная работать сразу в нескольких местах, чтобы хоть как-то свести концы с концами. Парщикова не допустили: не стоит смущать мальчика. Жаров тоже напросился, но Пилипенко поставил ему условие: будешь играть роль убитого, сэкономив тем самым, государственные деньги на гонораре профессиональному статисту. Все вошли в комнату, Митька остановился посредине, не зная, что ему делать. – Ну, поехали, – скомандовал Пилипенко. – Мотор! – тихо произнес Жаров. Минин включил камеру. Митька повернулся, подставил стул к выступу в стене, некогда бывшим печью, достал сверху ключ. Слез, направился к письменному столу, отпер и выдвинул ящик, взял пистолет. Оглянулся на взрослых, которые наблюдали за ним, правильно ли он все делает? Минин снимал. – Не тормози, – сказал Пилипенко. – Делай все точно так, как делал тогда. Мальчик дунул в ствол и спрятал пистолет в карман куртки. Вышел на улицу, взрослые двинулись за ним. Процессия обогнула здание общежития санатория, перешла улицу и ступила на лестницу. Это была крутая длиннющая лестница, по таким народ предпочитает только спускаться, пользуясь в обратном направлении городским транспортом. Жаров догнал Мальчишку, пошел с ним рядом. – Постой-ка, – сказал он. – А почему ты выбрал именно этот путь? Куда ты хотел выйти – на автовокзал? – Не знаю, – сказал Митька. – Просто вниз, в город. – Он учится в 9-й школе, – напомнила мать. – Так и ходит, по этой лестнице. Привык. – Тебе не казалось, что тебя что-то влечет, именно этим путем? – Не знаю, – ответил мальчик. – Просто шел и все. – Что у тебя на уме? – спросил Пилипенко, когда они чуть отстали вдвоем. – Не думаешь ли ты, что Парщиков или Косарева применили к мальчику гипноз? Или того хуже – магию вуду. Жаров помедлил. Рассказать про куклу с пистолетом? Но друг просто поднимет его на смех, и все. Вот и угол цветочной. Жаров, изображая жертву, достал сигарету, размял, закурил. – Стоп! – воскликнул Пилипенко. – Дай-ка пистолет сюда. – Береженого бог бережет, – сказал он, в который раз проверив, что парабеллум не заряжен. – Тот человек стоял там, под деревом, – объяснил мальчик, используя пистолет в качестве указки. Жаров покорно встал под дерево. – А когда ты снял пистолет с предохранителя? – Сразу как вышел на улицу. Это ж была игра. – Ну-ну. А теперь. Вот стоит человек и курит, ты что делаешь? – Я говорю: закурить не будет? – Да иди ты, знаешь куда! – воскликнул Жаров, войдя в роль. Митька тоже включился в игру, забыв обо всем на свете. – Курить, быстро! – гаркнул он басом и выхватил пистолет. Жаров протянул руку – то ли пытаясь выхватить оружие, то ли защитить грудь. – Тах! – вскричал мальчик. Жаров оглянулся, попятился в сторону канавы… – Ну, падать в грязь я, положим, не буду. А сам-то ты что стоишь, Митька? Ты ж сразу побежал. Митька сунул пистолет в карман и бросился по лестнице вниз. Мать догнала его и привела, держа за локоть. – Ну, и чего вы этим добились? – спросила она. – Так положено, – сухо возразил Пилипенко. Жаров меж тем прошелся вдоль улицы, потому что его уже несколько минут беспокоила одна деталь. У забора санатория рос тот самый айлант, в котором ему вчера померещилась некая неправильность. Теперь, при дневном свете, Жаров увидел эту деталь. Что-то блестело посредине серого ствола. Жаров подошел. Капля упала на лист, лист покачнулся… Так и есть – это была пуля. Жаров махнул Минину. Тот нацелил свою камеру на объект. Пилипенко тоже заинтересовался, ковырнул пулю пальцем. – И ты все равно будешь говорить, – обратился он к мальчику, – что стрелял один раз? – Один, – со слезами в горле ответит Митька. – И сразу побежал. – Что же это получается? Одна пуля, фатальная, застряла в теле жертвы. А эта откуда взялась? – Может быть, тут совсем какая-то другая пуля? – предположил Жаров, правда, ничуть этому не веря. – Экспертиза покажет, – сказал Минин. – Остается только вернуться к версии заказного убийства, – тихо проговорил Пилипенко. * * * Пулю извлекли. Уже через час Минин провел предварительную экспертизу, подтвердившую, что пуля выпущена из того же оружия. Выходит, что мальчик не так невинен, как кажется. Он уверял, что стрелял один раз, чуть ли не случайно нажал на курок… А теперь получается, что он все же выстрелил дважды. В первый раз промахнулся. Тогда выстрелил во второй. – Я бы продолжил работу с этой пулей, – сказал Минин. – Что-то с ней все же не так. – Мальчик врет, – сказал Пилипенко, когда они с Жаровым остались в его кабинете вдвоем. – Он выполнял заказ своего старшего друга. Теперь все отрицает. За убийство по нечаянности ему дадут, максимум, два года колонии, да еще с амнистией. Или вообще – условно. А вот за преднамеренное, заказное… – Интересно, – покачал головой Жаров. – Что такое посулил Парщиков мальчику, если он согласился на этот подвиг? – Да ничего, в том-то и штука! Именно – подвиг. Митька играл в настоящего киллера. Как в кино, как в этих гнусных книжках. Дожили. Выросли наши дети, – Пилипенко стукнул кулаком в ладонь. – Впрочем, наверное, он и деньги какие-то ему забашлял. Типа сто долларов. Больше-то у Парщикова – откуда? А для мальчишки – хлеб. – Ну и что теперь делать? Дожимать мальчишку? Выбить из него признание, посадить их обоих и дело закрыть? – А ты предлагаешь другой вариант? – Допустим, с мальчиком ты не ошибся: он и вправду исполнял заказ. Только вот чей? Точно ли это был заказ Парщикова? А, может быть, его заказала Косарева… Жаров замолчал, задумался. – Сложно это сформулировать, – продолжал он, – но вопрос оружия не дает мне покоя. Не мог сам Парщиков заказать мальчику Лазарева, чтобы мальчик стрелял из его же пистолета. А вот, если это сделала Косарева, то все объясняется. Вот почему она тогда так разволновалась – в театре, как только речь зашла о семье хозяйки. – У Косаревой, вроде бы, и нет мотивов. – А может и есть, – задумчиво произнес Жаров, вспомнив ее твердый квадратный рот. – Что, если Косарева таким образом решила избавиться от их обоих? Одного убить, другого посадить. И начать жизнь сначала. – Сомнительный мотив, конечно. – А если есть какой-то более веский мотив, но нам не известный? Жаров хитрил. Теперь он был почти уверен в том, что Косарева действовала с помощью магии вуду. Но говорить об этом Пилипенке бессмысленно. Пусть следователь сам дожмет Косареву на тему заказа. В любом случае, надо обезвредить колдунью. Иначе неизвестно, что еще в городе она может натворить. Итак, вуду… Что она там говорила про куколку, которую надо потрошить? Что, дескать, подоплеку событий мы принимаем за сами события. Подоплека – любовный треугольник. События – решение этого треугольника. Лиля Косарева, которая искренне верит в вуду, проводит эксперимент. С помощью своей экзотической магии она создает атрибуты – куклу с пистолетом руках, что-нибудь еще, до сих пор скрытое. Возможно, она не уверена в исходе и с ее стороны это всего лишь рискованное баловство. Но неожиданно магия срабатывает! И Лазарев, и мальчик превращаются в управляемых зомби: один идет на другой конец города, стоит под деревом и ждет там, неизвестно чего. Другой выступает на эту же самую точку и убивает его. И во всем виновна кукла, маленькая самодельная кукла из художественной глины… Звонок по внутреннему телефону прекратил прения. Звонил лейтенант Клюев: взволнованным голосом он объявил, что в управление заявилась Косарева, собственной персоной. * * * Глаза женщины горели, ей некуда было девать руки. Жаров предложил ей воды из графина, она отстранила протянутый стакан. – Я пришла, чтобы признаться в убийстве Лазарева Михаила Семеновича, – без предисловий начала она. Пилипенко и Жаров смотрели на нее с изумлением. – Хочу напомнить вам, что в момент убийства вы находились достаточно далеко от того места, – сказал следователь. – Это без разницы. Убийство было сделано чужими руками. – Заказное? – встрепенулся Пилипенко. – Исполнителем был мальчишка? – Да. Он посерьезнел, невзначай, как бы желая почесать колено, засунул руку под стол. Щелчок клавиши диктофона смог расслышать только посвященный. – При каких обстоятельствах вы произвели заказ на убийство? Что посулили исполнителю? – Все это долгая история… – вздохнула Косарева и задумалась, пытаясь собрать слова. Жаров вдруг понял, как все произошло. Она действительно заказала Лазарева мальчишке, но выбор оружия оставила за киллером. А тот сам решил использовать парабеллум капитана, понятия не имея, какая связь между заказчицей, жертвой и хозяином пистолета, и что именно это оружие немедленно выведет следствие на преступников. – Я действовала не одна, – наконец, начала Косарева. – мой жених, Парщиков, был моим сообщником. И все это мы разработали вместе. – Да? – удивился Пилипенко. – И Парщиков не возражал, что орудием убийства будет его собственный пистолет? Жаров нетерпеливо заерзал на месте, ему захотелось немедленно рассказать другу о своей догадке, но тот твердо положил ему руку на плечо, дескать – не вмешивайся, спугнешь. Возможно, и ему пришла в голову та же мысль. – Все совсем не так! – воскликнула Косарева. – Речь поначалу вообще не шла о пистолете. И о мальчике тоже. Порывшись в сумочке, Косарева выбросила на стол куколку. Пилипенко немедленно схватил ее и поднес к глазам, приподняв очки. – Да ведь это же… Он передал куклу Жарову. Это был бородатый длинноволосый мужчина. Жаров не сразу узнал в нем жертву – художника Лазарева, поскольку видел его только один раз, и то – уже мертвым. – Это куклу, – продолжала Косарева, – вернее, инструмент древнейшей магии вуду, мы с Ильей, моим женихом, сделали своими собственными руками. Существует множество способов влиять на реальность. Мне было хорошо известно, что замышляет Илья. Он обстоятельно и внятно разговаривал об этом во сне. Вопрос убийства Лазарева был всего лишь вопросом времени. Так или иначе, он все равно бы его убил, и это было неотвратимо. И тогда мне пришла в голову мысль: воспользоваться вуду. Раз уж убийство неизбежно, то пусть оно будет сделано чужими руками. И я предложила ему свой план. Илья сначала наотрез отказался. Но я уличила его: рассказала, что слышала его слова во сне. В конце концов он согласился, что рано или поздно может совершить убийство: встретит ли Лазарева случайно в переулке, увидит ли на обочине улицы, когда будет за рулем… Жаров во все глаза смотрел на Косареву, невольно любуясь ее пылающим, возбужденным лицом. Краем глаза он заметил, как Пилипенко сунул руку под стол и выключил диктофон. – И вот, мы слепили куклу и провели предписанный ритуал. Это было как раз перед тем, как пойти в кинотеатр. Согласно заклинаниям, убийство могло произойти в ближайший час или два, когда мы оба были на людях. Но колдовство сработало как-то не так. Почему-то силы, которые мы вызвали, избрали именно этого мальчика, именно этот пистолет. В общем, я готова понести наказание со всей строгостью закона. Во время последних слов Косаревой Пилипенко усердно закусывал щеки и, наконец, не выдержал и расхохотался в голос. – Со всей строгостью закона, радость моя, мы вас можем препроводить до дверей управления и дать добрый совет: больше никогда не являться в нашу серьезную контору с подобными темами для беседы. У нас нет ни малейших оснований задерживать вас, и я настоятельно рекомендую забыть об этом разговоре. И вам, и нашему журналисту. Не дай бог еще напишет в своей газете статью о практике вуду на территории бывшего СНГ. Актриса дико сверкнула глазами, вскочила на ноги. – Я вам делаю официальное заявление, а вы мне не верите! Круто повернувшись на каблуках, она выбежала из комнаты, забыв даже захватить с собой свою куклу. Жаров взял ее в руки. Одна деталь, прежде не замеченная, заставила его содрогнуться. В левой части груди, именно в том месте, куда попала пуля, чернело маленькое круглое отверстие, будто бы в еще сырую глину ткнули иглой. – Так ты решительно отрицаешь практику вуду? – обратился к другу Жаров. – Бесповоротно. Как и всяких Нострадамусов, бабушек Ванг, Грабовых и многое другое. А вот над мотивом поведения Косаревой стоит задуматься. Может быть, изготовление куколки имело под собой некую другую цель. И куколка-то эта, скорее всего, была слеплена уже после убийства. И разговорчики во сне были не совсем те… В общем, мне надо подумать, и основательно. * * * В тот же день Парщикова вызвали на третий допрос. Он держался уверенно, несмотря на то, что Пилипенко с самого начала огорошил его тем, что в деле всплыли некие новые детали, свидетельствующие далеко не в его пользу. – Какие такие детали? – хмуро спросил Парщиков, разглядывая свои ногти. – Их несколько. Каждая будет предъявлена в свой черед. Для начала, я хочу, чтобы вы объяснили мне вот это. Пилипенко достал из кармана куколку, которую принесла Косарева, и поставил ее на стол. Фигурка сразу повалилась набок, следователь терпеливо утвердил ее на ногах. – Ну и что? – спросил Парщиков. – Обыкновенная кукла вуду… Бог мой, лицо! – он вдруг уставился на куклу, выпучив глаза. – Да это ж точно: его лицо! Парщиков занес руку, явно собираясь разбить куклу кулаком, но проворный Пилипенко успел выхватить ее. Парщиков, едва не сломав себе палец, злобно замахал кистью в воздухе. – Чье, вы говорите, это лицо? – тихо спросил Пилипенко. – Как чье? Да Лазарева! Пилипенко и Жаров многозначительно переглянулись. – Итак, – произнес следователь, – давайте начнем все сначала. Во-первых, вы ввели нас в заблуждение, утверждая, что не были знакомы с Лазаревым Михаилом Семеновичем. – Так точно. И я еще раз могу это подтвердить. – Почему же вы тогда узнали его лицо? Парщиков промолчал, угрюмо глядя на следователя. – Тогда поставим вопрос иначе, – сказал Пилипенко. – Вы знали этого человека? Парщиков оскалился, в его физиономии промелькнуло что-то от овчарки. – А вот вы, – он ткнул пальцем в Жарова, – можете утверждать, что знали актрису Косареву, до тех пор, как позавчера познакомились с ней в театре? Жаров пожал плечами: перед ним был типичный ревнивец, который устраивал допросы своей женщине о каждом часе ее жизни. – Ведь вы ее видели на сцене и по телевизору, и она вас встречала в городе, и вы ее – на всяких там официальных посиделках. А знакомы не были. Так в чем же я соврал? Конечно, я знал его в лицо. Я видел их вместе как-то раз в универмаге. Они там что-то покупали. Я тогда и понял... Но я и раньше его встречал, еще до того, как мы с ней познакомились. Я сталкивался с ним на пляже. Нам нравилось одно и то же место – там, знаете, у сетки. И всегда я видел у него на шее пятна... Те самые, ну, знаете... Ну, вот. Однажды я сказал ему – ну, что-то насчет погоды, – и тогда он быстро ко мне нагнулся и, не глядя на меня, сказал: «Мне как-то с вами неохота», и только через несколько секунд добавил: «разговаривать». При этом все время он смотрел куда-то вверх, и на шее темнели эти самые подтеки... Вот в ту минуту я, клянусь вам, мог убить его. Да, я не знал тогда, что это – он. По счастью, я еще знаком с ней не был. Потом он исчез: я как-то не встречал его на пляже. Потом был вечер в доме офицеров, в гарнизонном Доме офицеров Черноморского флота – в Севастополе, и мы с ней познакомились, где она была с концертной бригадой. Потом я увидал их там, в универмаге... Поэтому-то я и знаю его лицо, вы довольны? Парщиков вдруг сделал резкое движение, стремясь схватить куколку: все же его ненависть явно зашкаливала, но на сей раз Жаров ловко спас изваяние и засунул его глубоко в карман. – Не будете ли вы утверждать, – спокойно продолжал Пилипенко, – что впервые видите эту куклу вуду? – Конечно, буду! Черт, в рифму получается, разнервничался я тут с вами… – И что вы не совершали над этой куклой никакого магического ритуала в день, когда был убит Лазарев? Парщиков дико вытаращил глаза: – Что я, чокнутый, что ли? Это Лилька такими делами увлекается, развлекается просто. Я наблюдал как-то… Колет какую-то глиняную бабу в колени и груди. Мне подарила брелок для машины, оберег. Ерунда все это. – Никакая это, как теперь оказывается, не ерунда, – зловеще проговорил следователь, и Жаров с удивлением воззрился на него. Неужели его прагматичный друг внезапно поверил в нечто такое, во что всю жизнь отказывался верить? – Итак, повторение пройденного, – тоном учителя объявил Пилипенко. – В субботу вы с Косаревой ходили в кино. А как вы встретились перед этим? – Что значит – как? Я просто заехал за ней и все. – Вы поднимались к ней в квартиру? – Не было необходимости. Просто посигналил у подъезда. До этого мы созвонились, она была уже готова. Спустилась вниз. Села в машину. Пилипенко задумчиво разглядывал Парщикова, теребя свой подбородок. Жаров понял: его друг до предела напряг свой внутренний детектор лжи. – Он говорит правду! – Пилипенко вдруг хлопнул рукой по столу. – А зачем мне врать? – Он не заходил в квартиру до похода в кино, не проводил ритуалов с куклой Лазарева. – Ты уверен? – серьезно спросил Жаров. – На сто процентов. – Но тогда почему она… – Молчи! – оборвал Пилипенко. Парщиков непонимающе переводил свои выпученные глаза с одного на другого. Вдруг ухмыльнулся: – Я что – в психушке? Пилипенко не обратил внимание на его выпад. – Продолжим, – сказал он. – Вы пошли в кино на девятнадцать тридцать. Из «Спартака» вы вышли в двадцать один ноль пять. Затем ты отвез женщину домой, поднялся к ней в квартиру… Неважно, чем вы там занимались, но это отняло не так много времени. Когда ты вернулся домой, то выяснил, что кто-то недавно стрелял из твоего оружия. Ты припер мальчишку, и он тебе все рассказал. В милицию не сообщил: ведь ты не какой-нибудь там американец, а наш человек, и живешь не по закону, а по справедливости… – Допустим! – выкрикнул Парщиков. – Но вы же уже сказали: не будете судить меня за то, что я не заложил мальчишку. – Нет, – спокойно сказал Пилипенко. Жаров удивился. Только сейчас он понял, что друг вовсе не из милосердия заминает дело о недонесении, а по какой-то иной причине. – Ответь-ка еще на один вопрос, – медленно проговорил следователь. – Зачем ты потом поехал туда, на Цветочную, на машине? Парщиков вздрогнул. – Твою машину видели там в тот вечер, – заметил Пилипенко. Так вот оно что, – подумал Жаров. – Это и есть те самые новые детали, которые открылись следствию. Парщиков явно был в замешательстве. – Ну, я… Не счел нужным вам об этом рассказывать. Да, я сел в машину, поехал туда. Посмотреть, можно ли чего-то сделать для этого человека. – Ты трогал труп? – Да. Я хотел убедиться, что он на самом деле мертв. – Ну и что? Труп был мертвый? – Да, – чуть помедлив, сказал капитан. И тут у Жарова будто бы шар прокатился в голове: ну, конечно! Парщиков действительно убил Лазарева. Потому что Лазарев был еще жив, когда он подъехал на Цветочную. И, увидев его, раненного, Парщиков хладнокровно добил его. Вот откуда взялась вторая пуля… Но как он это сделал? Ведь других ранений у жертвы не было. Стоп! Первая пуля, которая застряла в дереве, была Митькина. Она прошла навылет и не задела сердца Лазарева. А вот вторую пулю афганский капитан положил точно в то же отверстие, разворотив сердце соперника. Нет, не получается. Ведь Минин не нашел никакого выходного отверстия от первой пули… Вся эта лавина мыслей пронеслась в голове Жарова за одно мгновенье, прежде, чем Парщиков произнес свое «да»… – Ладно, – сказал Пилипенко. – Ты убедился, что он мертв, небось, удивился, что Митька застрелил именно Лазарева. – Конечно! Очень удивился. – Мы, признаться, тоже. И что было потом? – Я поехал домой. – Но ведь не сразу, да? Парщиков вскинул встревоженные глаза. – Почему не сразу? Сразу! – Как почему? – искренне удивился Пилипенко. – Надо ж было труп в багажник положить. Парщиков застыл, его лицо вдруг превратилось в белую неподвижную маску. – Дело в том, – тихо сказал Пилипенко, – что человек, убитый Митькой, вовсе не был Лазаревым. Жаров вздрогнул. В этот момент он был не менее потрясен, чем Парщиков. В одно мгновение в голове журналиста осветилась вся картина происшедшего, будто кто-то выхватил фонарем граффити на стене. И как это он сам раньше не догадался? Пилипенко тем временем продолжал, озвучивая эту картину: – Хочешь, расскажу, как все было? Мальчишка действительно застрелил бомжа на Цветочной улице. Пуля прошла навылет, застряла в дереве. Ты завел машину и поехал туда, чтобы, может быть, помочь этому человеку. Но по пути у тебя возникла идея, которая показалась тебе гениальной. Бомж был мертв. Ты положил труп в багажник и позвонил Лазареву. Назначил ему встречу около его дома. Сказал что-нибудь вроде того, что тебе надо с ним срочно поговорить о Лиле, что Лиля сама просила поговорить, и тому подобное. Лазарев купился. Когда он вышел, ты хладнокровно убил его, засунул в свою машину, отвез на Цветочную и бросил в канаву, вниз лицом. А труп бомжа ты отвез на Бахчисарайскую трассу, спрятал в расщелине, облил бензином и сжег. Вот что ты сделал в ту ночь, и вот за что тебя будут судить. * * * В этот вечер Жаров постарался на славу, раскочегарив свой редакционный камин настолько, что шум пламени и треск угольев заглушал барабанную дробь дождя за окном. Привычным жестом Пилипенко забил трубку и, устроив ноги на каминном экране, начал свой традиционный рассказ: – Парщиков был уверен, что Митьку рано или поздно допросят и разоблачат. Перед ним открылась единственная возможность убить Лазарева – ведь преступление было уже практически совершено, надо было его только художественно подправить. Он давно хотел сделать это, только не мог обеспечить себе алиби. Ведь совершенно ясно, что он окажется в первом круге подозреваемых. Собьет Лазарева машина – первым делом осмотрят «девятку» Парщикова. Нападет на Лазарева грабитель, спросят Парщикова – где он был в это время. А тут… – Какой же мерзавец! – воскликнул Жаров. – Подставить, и кого? Мальчишку, школьника. – По закону, он должен был сразу на него донести. В так называемых цивилизованных странах ни у кого даже и не возникает подобных вопросов. А мы не по законам живем, а по душе. И вот, совершенно естественно, что он мальчишку как бы покрыл. Честно говоря, если бы он его просто покрыл и оставил все, как есть – не убивал бы Лазарева, не прятал труп бомжа в горах, мы бы вряд ли вообще вышли на убийцу. Вся информация, которая у нас была бы в том случае – это «знакомый голос парабеллума», о котором показал пенсионер МВД. И некий бомж, убитый на Цветочной. И никакой связи бомжа ни с Парщиковым, ни с Косаревой… – Мы и так были в тупике, – перебил Жаров. – А еще о каких новых деталях ты ему намекал? – Одну раздобыл ты. Эта была пуля. Минину не давала покоя ее форма, и он провел более тщательную экспертизу. Так вот, выяснилось, восемьдесят против ста, что это пуля тоже проходила через тело человека, прежде чем застрять в древесине. Но мальчик-то стрелял только один раз, да и никаких следов второй пули в теле Лазарева обнаружено не было. Только та, фатальная, в сердце. Как будто, там рядом, на Цветочной, была еще одна какая-то жертва. И вот, вчера на Бахчисарайской трассе обнаружили обгоревший труп бомжа, и мне пришла в голову единственно верная мысль. Сгореть-то он сгорел, но явно был застрелен. Бомж был застрелен и спрятан. Зачем? Я повторно опросил жильцов дома на Цветочной, на предмет, не видели ли они какой-либо машины в ту ночь. И тот же дотошный пенсионер сообщил новую деталь: в вечер убийства, около двадцати трех часов, он слышал на Цветочной улице какую-то машину. И машина приезжала туда дважды. Но в этом месте тупик, дальше – забор военного санатория. Что там делать? Проехала туда, через пять минут – обратно. Затем старик лег спать. И тут снова услышал шум. Это был тот же самый шум, той же машины: у него тонкий слух, он ведь в оркестре МВД на трубе играл. – Да уж, – прокомментировал Жаров. – Все эти факты могут сложиться в гипотезу, и причем только одну. Остается неясным последний факт. Правда, вряд ли это можно назвать фактом, но все же… Какое значение во всей истории имеет магия вуду, куколки эти? – Это проще всего! – весело воскликнул Пилипенко. – Лиля Косарева обо всем догадалась. Таково было мое самое первое предположение, еще в театре. Контуженный офицер разговаривал во сне. По обрывкам слов она узнала, что на самом деле произошло в тот вечер на Цветочной. Она прекрасно понимала, что версия о том, будто мальчишка случайно застрелил именно Лазарева, у нас не пройдет. Мы будем копать дальше и дальше, пока не выроем истину. – Что мы и сделали. – Не совсем. Неизвестно, чем бы закончилось расследование, если бы труп на Бахчисарайской трассе не был найден, если бы ты не обнаружил пулю… И вот, эта суеверная женщина, для которой колдовство вуду – самая настоящая реальность, и придумала свой трюк с куклой. Жаров усмехнулся. – Да уж, чего, казалось бы проще? Колдовство и объясняет тот невероятный факт, что любовник любовницы был застрелен из оружия любовника. – Только чужими руками. В тот день, когда мы посетили ее в театре и я заинтересовался куколкой вуду, и созрел ее бредовый план. Косарева изготовила куколку с пистолетом и затащила тебя к себе, чтобы ты куколку увидел. И вот, она еще врывается к нам в отдел с новым своим изваянием и делает официальное признание. Где-нибудь в Бенине, между прочим, этот трюк бы на самом деле сработал. – В Бенине? – В этой стране культ вуду имеет государственный статус. Там запросто могут судить за колдовство. Если бенинский следователь или судья так же свято верит в вуду, как наша Лиля, то колдовство может стать для него существенным аргументом. Но там же, в Бенине, нашелся бы цивилизованный адвокат, этакий очкастый негр в белом костюме, который провел бы процесс так, чтобы мнимых колдунов оправдали. И тогда была бы достигнута главная цель: их не могли бы судить по одному и тому же делу второй раз… А ведь по нему непременно бы открылись новые обстоятельства: ведь я бы не успокоился до тех пор, пока не разоблачил убийцу. Потому что я не верю, и никогда не верил ни в магию вуду, ни в карающую руку судьбы… Впрочем, мне уже пора: завтра рано вставать. Они вышли на крыльцо. Шел редкий осенний дождь, опять и опять, словно компьютерная программа, автоматически запущенная в фоновом режиме. В желтом свете фонаря поблескивал мокрый памятник Лесе, издали маленький, словно какая-то куколка вуду. – В этом Бенине, – сказал Жаров, – наверное, по осени гораздо более серьезные дожди, тропические. – Это чертовски здорово, – пробурчал Пилипенко, уже сходя с лестницы и раскрывая свой черный зонт, – что мы живем так далеко от Бенина.