Шрифт:
Он замолчал. И несколько минут было тихо; потом двери распахнулись. На пороге стояло Нелли.
— Прощайте, — сказал тан–Глостер. — Деньги уже на вашем счету. Рекомендательное письмо — в багаже. Если вы сгоряча его аннигилируете — потом напишите, я пришлю копию…
Я глядел на него, как на невидаль. Как…
Нет. Даже на постояльцев я никогда не смотрел с таким ужасом и отвращением.
* * *
Уже в каюте корабля я, активировав этюдник, нашел записку. Она была нарисована от руки — но не выведена на печать, и потому этюдник, едва заработав, сразу подсунул записку мне под нос.
Она была не от Деллы, как я надеялся.
«Напоследок, — прочитал я. — Вы ведь хотели знать, что на самом деле случилось с ее матерью? Слушайте…»
Строчка обрывалась. Человек, писавший записку, не очень знал, как пользоваться этюдником; далее следовали несколько зачеркнутых слов.
«…пытаясь снова. Я очень хотел, чтобы она прорвала пленку… чтобы она поняла меня. Эти мои усилия питали нашу энергосистему… но не приближали к цели. Моя жена не смогла… ни понять меня, ни пережить своего поражения. И дело было вовсе не в том, что я воспитан постоялкой, а она — человеческой женщиной…
Теперь, когда наши аккумуляторы полны, когда мы обеспечены энергией на целый год — эти мои слова не имеют большого значения. Но вы ведь хотели знать — так знайте…
Всякий раз, когда кому–то удается шагнуть за грань и выбраться из скорлупы непонимания — высвобождающейся энергии хватает на то, чтобы раскрутить новую галактику. Или, на худой конец, выбросить росток из сухого зерна. И если когда–нибудь вы услышите…»
Несколько строчек пропало — внутренний сбой, а может быть, тряхнуло при старте.
«…в ожидании человека, который понимает. И я верю, что когда–нибудь такой человек встанет на нашем пороге.
А теперь прощайте, милейший тан–Лоуренс. Простите, если что не так; на вашем месте я все–таки вернулся бы на Землю и поговорил с сыном…
Искренне ваш — Глостер.
Медная Аллея».
2003
Феникс
* * *
— Восстанет, на что спорим?
— Ни фига не восстанет.
— Так спорим?
— Не восстанет!
— Давай зажигалку. На что спорим, ну?
На заднем дворе школы, позади поросшей травой спортплощадки, трое мальчишек поджигали феникса. Он вспыхивал, окутывался красными языками и распадался пеплом, чтобы через секунду восстать и появиться снова — живым и здоровым, с железной цепочкой на лапе.
Цепочка не горела и не распадалась. Старший из мальчишек держал другой ее конец, затиснув в кулаке.
* * *
Где–то за спортплощадкой, у бетонного забора, вспыхивало и гасло красное зарево. Дима сидел за последней партой у окна; места трех одноклассников пустовали. Вчера Длинный хвастался, что отец добыл ему феникса…
— Греков, ты слушаешь?
— Да, Ирин–Антоновн.
— Так смотри на меня, а не в окно! Будущее воскресенье — день Выбора, ты знаешь?
— Да.
Ирина Антоновна вздрогнула и пригляделась внимательнее. Потом нахмурилась, будто вспомнив неприятное, вздохнула и продолжала, обращаясь теперь ко всему классу:
— Рыба ищет где глубже, а человек — где лучше. В будущее воскресенье все мы будем выбирать, как нам дальше жить. Вы, как несовершеннолетние, не имеете права голоса, тем большее значение приобретает выбор ваших родителей… Дима вертел в руках карандаш. Кончик его был изгрызен, как облюбованное бобрами дерево.
* * *
Вчера они ходили к нотариусу всей семьей… бывшей семьей. Отец нервничал, сжимал и разжимал пальцы, потом спохватывался, клал руки на колени, старался казаться спокойным и даже веселым.
Дима, говоря официальным языком, «присоединялся к выбору мамы». Мама решила голосовать за «Синицу в руке». А отец сказал, что не станет выбирать «Синицу» даже под страхом расстрела — он еще молод, полон сил и хочет многого в жизни добиться.
Он выбирает «Рывок в будущее», на эмблеме которого нарисован бегущий гепард.
Диме снился этот гепард. Как он стелется в воздухе, будто дым от папиной сигареты. По закону, если бы Дима сказал нотариусу, что хочет остаться обязательно с папой… Да еще прибавил, что молод, полон сил, хочет многого в жизни добиться… Что–нибудь в этом роде, специальным языком, красивыми словами, как в рекламе. Тогда ему разрешили бы «присоединиться к выбору отца». И папа — Дима видел — немножко на это надеялся, но ведь рядом, касаясь Диминого плеча, сидела мама!
Самым ужасным был момент, когда нотариус, толстая тетушка в сиреневой блузе, спросила Диму ласковым голосом, к чьему выбору он хочет присоединиться. Дима молчал; у нотариуса был маленький кабинет с террариумом, в котором жила двухголовая змея, и Дима смотрел на нее и думал: а что, если эти головы проголосуют по–разному?!