После очередного возрождения нас уже ждали плоды предварительного вскрытия. Голографический призрак расчлененного инопланетянина восстал из Консенсуса, словно освежеванная туша на каком-то чудовищном банкете. Раскинутые щупальца напоминали человеческие позвоночники. Мы сидели вокруг стола и ждали, когда кто-нибудь приступит к пиршеству.

– Обязательно было палить по нему из микроволновки? – съязвил Каннингем, барабаня по столу пальцами. – Вы его напрочь сварили, клетки изнутри полопались.

Бейтс покачала головой:

– Это был сбой.

Биолог взглянул на нее с кислой миной.

– Сбой, который совершенно случайно не затронул алгоритмы прицеливания по движущейся мишени. Как-то странно.

Майор невозмутимо взглянула на него в ответ.

– Автономное целеуказание включилось самопроизвольно. И случайно.

– Случайность – это…

– Остынь, Каннингем! Только твоего нытья мне сейчас не хватало.

Глаза на мертвенном полированном лице биолога закатились, внезапно узрев что-то под потолком. Я проследил за его взглядом: сверху нас разглядывал Сарасти, неспешно дрейфуя на кориолисовом сквозняке, точно неясыть над полевками.

Опять без забрала. И очки он явно не потерял.

Вампир остановился на Каннингеме:

– Ваши результаты.

Тот сглотнул, пробежав пальцами по столу. Ошметки инопланетных внутренностей расцветились пестрыми метками.

– Ну хорошо. Боюсь, на клеточном уровне рассказывать не о чем: внутри мембран почти ничего не осталось. Если на то пошло, и мембран-то почти нет. В терминах базовой морфологии образец имеет, как видите, радиальную симметрию и сплюснут по спинно-брюшной оси. Известковый экзоскелет, кератинизированный пластиковый эпидермис. Ничего особенного.

– Пластиковая шкура – «ничего особенного»? – скептически переспросила Бейтс.

– В такой среде я ожидал и плазмоидов Сандуловичиу [56] увидеть. А пластик – лишь очищенная нефть, органический углерод. Эта штука основана на углероде и даже на белках, хотя ее белки намного устойчивее наших. Многочисленные серные мостики дают латеральную фиксацию, насколько я смог выяснить по остаткам, которые не денатурировала ваша пехота, – Каннингем смотрел мимо нас. Очевидно, его мысли витали очень далеко, в телеметрических датчиках. – Ткани насыщены магнетитом. На Земле такое вещество находят в мозгу дельфинов, перелетных птиц и в некоторых бактериях – у всех, кто ориентируется по магнитному полю. Перейдем к макроструктурам: мы имеем пневматический эндоскелет, он же, насколько можно понять, исполняет роль мышечной системы. Контрактильные ткани выжимают газ через систему пузырей, которые напрягают или расслабляют отдельные сегменты щупалец.

В глаза Каннингема вернулась жизнь – ровно настолько, чтобы сосредоточить взгляд на сигарете: он поднес ее к губам и глубоко затянулся.

– Обратите внимание на инвагинации в основании каждой конечности. – На виртуальном трупе загорелись оранжевым сдувшиеся воздушные шарики. – Их можно назвать клоаками. Туда открываются все системы: они питаются, дышат и испражняются через одну и ту же небольшую камеру Других естественных отверстий нет.

Банда состроила гримасу, выражая Сашино омерзение.

– А они не… забиваются? Неэффективно как-то.

– Забьется одно – в той же системе остается еще восемь проходов. В следующий раз, когда поперхнешься куриной косточкой, можешь помечтать о такой неэффективности.

– Чем оно питается? – спросила Бейтс.

– Понятия не имею. Вокруг клоак я обнаружил сократительные ткани вроде глоток, что подразумевает питание – сейчас или же в эволюционном прошлом. Сверх того… – Он развел руками, и сигарета оставила слабую струйку дыма. – Кстати, если надуть эту сократительную ткань, образуется герметичная перегородка. В сочетании с эпидермисом это, скорее всего, позволяет организму какое-то время находиться в вакууме. И мы уже знаем, что они переносят радиационный фон. Только не спрашивайте меня, как. То, что заменяет им гены, должно быть намного прочнее наших.

– Значит, они могут жить в космосе, – задумчиво пробормотала Бейтс.

– В том же смысле, в каком дельфин живет в воде. Ограниченное время.

– Долго?

– Не уверен.

– Центральная нервная система, – сказал Сарасти.

Бейтс и Банда внезапно неуловимо застыли. Заменив манеры Саши, тело лингвиста приняло позу Сьюзен. Вокруг губ и ноздрей Каннингема клубился дым.

– В ней нет ничего центрального: ни цефализации, ни даже сосредоточения органов чувств. Тело покрыто чем-то вроде глазок или хроматофоров или тем и другим разом. Всюду сплошные реснички. И насколько я могу судить – если эти тоненькие вареные волоконца, которые я собрал после вашего «сбоя», действительно нервы, а не что-то иное, – каждое из этих образований управляется независимо.

Бейтс вскинулась:

– Серьезно?

Каннингем кивнул.

– Все равно, что независимо управлять движениями каждого волоска на голове, только это существо покрыто щетинками до кончиков щупалец. С глазами – то же самое: сотни тысяч глаз по всей шкуре, и каждый не больше камеры-обскуры, но способен фокусироваться независимо, и, подозреваю, где-то сигналы с них интегрируются. Все тело действует как большая сетчатка. Теоретически это дает существу потрясающую зоркость.

– Распределенный интерферометрический телескоп, – пробормотала Бейтс.